Смерть отца
Шрифт:
– Сейчас тебе хорошо?
– Да, – Клотильда снова опирается на локоть, – да, мне хорошо, мой граф, потому что у тебя… У тебя, – прерывает она себя, и возвращается, словно ей трудно выразиться, – у тебя, как это сказать? Меня всегда покупали за деньги… Ну, в общем, они давали мне их… А у тебя… Я даю. Ты нуждаешься во мне, мой граф.
– Нуждаюсь, Клотильда.
Одинокий лучик, мигая, слабо бродит по кровати. Безмолвие бурно возбуждается их дыханием.
С утренним светом Оттокар встает. Клотильда еще дремлет. На диване лежат коты, а около кровати подремывает
Серость утра заглядывает в подвал. Дворы уже наполняются жизнью. Чистые занавеси Клотильды отделяют ее от жизни во дворах. Он поворачивается спиной к нагой женщине, лицом к вазонам и белым занавесям.
– Оттокар, остерегайся вазонов, – раздается из-за его спины обеспокоенный голос. – Ты что, уходишь, не поцеловав меня?
Глаза Клотильды смеются, и он склоняется над ней, смеясь.
– Иди, иди по своим делам. Ночь кончилась.
– Откуда ты знаешь, что меня зовут Оттокар?
– Ты же и сказал мне ночью.
– Клотильда, – внезапно вспоминает он, зачем пришел к ней: рассказать о том, что выиграл конкурс. – Забыл тебе рассказать, что в конкурсе, помнишь? В общем, я выиграл конкурс Берлинского муниципалитета на создание памятника Гете. Это большая победа, Клотильда.
– Прекрасно, – говорит она абсолютно равнодушным голосом, – а теперь иди по своим делам.
Оттокар задерживается около вазонов, и отрывает только проклюнувшийся молоденький росток.
– Клотильда, пожалуйста, подари мне этот росток.
– Вижу, ты любитель цветов.
– Я разве не сказал, что очень их люблю?
– Бери себе, – смеясь, отвечает Клотильда Буш.
Глава двенадцатая
– Наш город, – рассказывает дядя Альфред, – имеет форму раскрытого веера.
– Ах, – говорит Иоанна, – и это первое слово, сказанное ею с тех пор, как она сидела у обеденного стола в доме дяди Альфреда. Она видит в своем воображении целый город, вовлеченный в балетный танец, и дам, обвевающих веерами из слоновой кости свои разгоряченные лица.
Иоанна поднимает глаза от чашки чая и натыкается на поблескивающие стекла очков дяди Альфреда. Она отводит взгляд от лица дяди в раскрытое окно и на дремотную улицу.
Безмятежные низкие домики закрыты и безмолвны. Посреди маленьких палисадников и прижатых один к другому заборов, кажется, дома эти зевают от скуки. Лениво сидят воробьи на электрических проводах, и где-то водопроводный кран не дает совсем уснуть окрестности своим однообразным бормотанием. Старые напольные часы хрипло бьют три удара.
Кабинет дяди Альфреда заставлен полками с книгами до самого потолка. Большой письменный стол посреди кабинета тоже полон книгами, и недалеко, в углу кабинета, – череп и крупный человеческий скелет. Раньше это был кабинет бабкиного отца, профессора анатомии,
– Веер? – спрашивает она дядю.
– Да, детка, – голос дяди однообразен как бормотание крана. Дядя берет в руки серебряную ложечку и начинает чертить на скатерти форму веера.
– Обрати внимание, детка, – ложечка медленно движется по скатерти, – улицы города, как отдельные спицы веера, и все они стягиваются к дворцу, как бы к ручке веера. Дворец же построен в стиле барокко.
– Барокко, – подтверждает доктор Леви последнее слово брата, словно слово это особенно важно, оно почти тает у него под его языком.
Иоанна смотрит на отца с большим удивлением. С тех пор, как они приехали в дом дяди Альфреда, отец абсолютно изменился, словно снял с себя свой представительный костюм, в котором всегда ходил даже в доме, высокий, жестковатый, здесь он словно стал более гибким. И, несмотря на то, что он ходит в сером костюме и с хмурым выражением лица, выглядит он здесь как в удобном домашнем халате. На лице его написано удовольствие, движения быстры, и мягкая улыбка не сходит с его губ.
– Да, барокко, – продолжает дядя Альфред. – Эпоха Ренессанса совсем не похожа на эпоху барокко. В стиле Ренессанса сохранялся покой и гармония, барокко же стремилось к преувеличению.
Иоанна не слушает. Город-веер навевает на нее дремоту. Ленивые мухи ползают по стеклам окон, и точно так же, кажется ей, ползают в ее мозгу слова дяди. Веер. Барокко. Движение. Кринолин. Теперь дядя рассказывает что-то о тете Гермине, которая одевалась в кринолин.
– Тетя Гермина, – доносится до нее голос дяди как бы издалека, – ты слышишь, Иоанна, любила совершать с нами прогулки туда…
– Кто это тетя Гермина, дядя Альфред? – лениво спрашивает Иоанна.
– Тебе не рассказывали про тетю Гермину? Очень жаль. Это была младшая единственная сестра профессора, нашего деда. Когда я приехал сюда жить, она еще была жива. Она жила там, – дядя указывает пальцем вдаль, поверх домов и деревьев, – около старой синагоги. Она была одинока, очень набожна, и всю жизнь занималась благотворительностью.
– Странная была женщина, – говорит отец, – все члены семьи со стороны профессора были странными.
– Почему странными, Артур? – удивляется дядя, – она была женщиной неординарной, с большой душой. До последних дней сидела в кресле, больная и оставленная всеми, но одетая в самые лучшие одежды, и все ее драгоценности были на ней.
– Ну да, эти драгоценности… – усмехается Артур Леви.
– Да, эти драгоценности, – краснеет дядя Альфред, – семейные драгоценные сокровища. Большинство драгоценностей досталось нашей матери, благословенной памяти, а теперь они в вашем доме, у деда. Но драгоценности тети Гермины находятся здесь, у меня. Тетя завещала мне все свои ожерелья и все…