Смерть под псевдонимом
Шрифт:
Возвращение к своим было отмечено в одной из вилл на берегу озера Балатон, а эта первая поездка с полковником едва ли не казалась Славке просто свадебным путешествием. Переживали молча: Ватагин любил запах прогретой машины, сидел, высунув локоть в окно на ветер, а Шустов гнал машину, с любопытством оглядывая холмы и поля Западной Венгрии.
Поля сейчас отдыхали. Все вокруг голо, по-весеннему в пепельных тонах. Кое-где — кучки крестьян, они заканчивают раздел помещичьей земли. Вдали хутора с веселой черепицей, по-весеннему лиловые сады, городок — он напоминает о себе только зеленым шпилем и серой башней на горизонте.
— Знаешь, по чьим землям
— Графа Пальффи?
— Да, по бывшим полям графа Пальффи.
Полгода Славка терпеливо дожидался своего часа, когда он сможет выяснить некоторые оставшиеся ему неизвестными обстоятельства загадочной вражеской диверсии. Теперь был подходящий случай. И Славка осторожно спросил:
— Что ж, поймали его?
Ватагин не промедлил с ответом:
— Ушел. Он ведь под автоматным огнем Даши Лучининой выскочил из машины. Раненный, пробирался по болотам, приволокся в свое имение и долго скрывался тут в винном погребе.
— Зачем?
— Верные люди должны были его перебросить на самолете в Швейцарию. Ну, а оттуда, конечно, в Америку У него ведь нет родины. Ему помог бывший управляющий имением. Сам не успел сбежать, но, холуйская душа, обеспечил хозяина. И что ж ты думаешь? Вот она, слепая сила классового инстинкта! Несметный богач, международный разведчик, блестящий офицер, конный спортсмен, мичман американского флота, в последнюю ночь перед уходом со «своими людьми» вышел из подполья, чтобы лично распорядиться, как лучше уничтожить конскую сбрую, плуги и сеялки. Лишь бы не досталось народу!
Славка осторожно провел машину сквозь толпу крестьян, возвращавшихся с поля; в пестром сборище пиджаков и венгерских курток со шнурами выделялись и желто-зеленые шинели солдат, недавно вернувшихся из разгромленной армии.
— Товарищ полковник, расскажите! — по-мальчишески вкрадчиво попросил Шустов.
Ватагин усмехнулся:
— Изволь… Что рассказывать-то?
— Кто были резиденты?
— Крупные лица. Гитлер зря бы их не упрятал на десять лет вперед. Один из них — Мильднер, полковник тайной полиции в Дании. Второй — тоже черномундирный, Бруно Книтель, начальник отдела гестапо, ответственный за проведение специальных мероприятий. Третьего ты сам доставил — капитан речного флота в отставке. Четвертый — доверенное лицо Гиммлера, страшный человек, осуществивший в Польше акцию «АБ», то есть истребивший тысячи интеллигентов…
— Смотритель перевала? — тихо осведомился Шустов.
— Он самый. Вот тут-то они и наследили. Я долго не мог понять, почему они так дорожили альбомом. Ведь в нем было только восемь двойников. Чепуха по сравнению со всей картотекой Крафта. Однако он и не думал переправлять ее за границу с помощью посла. Если же Крафт хотел замести следы, то проще всего было уничтожить альбом. Когда я узнал о существовании картотеки, возня с альбомом стала совсем загадочной. В чем тут заковыка? Оказалось, что смысл надо искать вовсе не в конспирации, а в самой тривиальной чиновничьей психологии. Крафт на допросе очень торжественно сказал мне про смотрителя перевала: «Это был человек самого Гиммлера!» Он считал, что я сразу его пойму. А я очень долго соображал. Подумай только, этот одержимый маньяк, этот не то чтобы образованный, но, во всяком случае, вполне эрудированный тип, воображавший себя современным Ницше, просто-напросто хотел угодить начальству. Альбом с фотографией смотрителя был докладной запиской Гиммлеру, заверявшей, что «его человек» устроен. И ради этого убили Атанаса Георгиева! Ох, какая страшная штука — чиновник. Помнишь, как говорил Котелков?…
— Мы здесь не фиги?…
— Нет, когда речь шла о человеке, умеющем угодить начальству, он с завистью говорил: «Этот службу знает…»
Миновали мост со скоплением военной техники. И снова Славка подкрался к полковнику с неистребимым своим любопытством:
— Важное было дело?
— Судя по тому, что у тебя на груди, да, Слава. Да!
Шустов с наивным самодовольством покосился на орден Ленина, сиявший на новеньком кителе.
— Они снова готовят Европе ужас и опустошение, — неохотно сказал Ватагин. — И это пострашнее сапа. Новое нападение на человечество…
— А как вы догадались, что дело не только в сапе?
— Ты забыл, что воображение ребенка должно сочетаться с терпением ученого, — посмеялся Ватагин.
— А все-таки?
— Самое трудное было в том, что основную диверсию они замаскировали не так, как обычно бывает — каким-нибудь хитрым ложным ходом, — нет, а тоже диверсией. Получился как бы двойной подкоп. Но в конечном счете это и помогло. Ты помнишь показания берейторов и жокеев: резиновые перчатки, сулема, йодная настойка? Все это, я сразу понял, нужно было Пальффи, чтобы навлечь на себя подозрения. Им важно было главное: чтобы мы поездки Ордынцевой посчитали прикрытием для, операции Пальффи, в то время как на самом деле все было как раз наоборот.
— Когда вы это поняли?
— Трудно сказать, потому что трудно вспомнить — полгода прошло. Прежде всего позывные: «Пять подков с одного коня». Не так-то просты немцы, чтобы заниматься такой символикой близко от главной тайны. Я это тогда смутно сознавал. Потом история с македонским монахом…
— Товарищ полковник, как же с моей догадкой? — вмешался Славка. — Ведь она тоже подтвердилась! Я стремился на перевал, потому что логически рассчитал, где искать: в узком дефиле горного шоссе им было легче заражать лошадей. Они же знали, что наши войска будут идти с севера на юг. Вот я и обнаружил смотрителя.
— Твоя догадка была лишь правдоподобна, не более. На самом деле в серии похожих лиц им были нужны наиболее уединенные: их подменять безопаснее. А где же искать уединение, как не в горах! Заметь, что для этого страшного дяди они выбрали из восьми вариантов прежде всего македонского монаха. Он бы и погиб, если б не оказался горбатым и не сбежал к тому же с благословения отца Никодима. Тогда уж они обратились к смотрителю перевала. — Ватагин усмехнулся. — У этих господ был даже термин: «Смерть под псевдонимом».
— А ведь точно! — восхищенно воскликнул Славка.
— Если уж хочешь знать, — продолжал Ватагин, — так с этого изъяна телосложения монаха и начался мой ход мысли. Мне стало ясно, что его отвергли или, как говорят конные ремонтеры, «выбраковали». Этот монах не подходил для какой-то цели. Я стал думать: какая же может быть цель?…
— Что же вам пришло в голову?
— Многое приходило в голову. Зачем, к примеру, для сапной диверсии понадобились радиопереговоры? Кое-что сбивало с толку. Для какого дьявола Ганс Крафт искал альбом на квартире Милочки? Почему убили Георгиева, всё перевернули в дипломатической переписке и ни клочка бумаги не взяли? Ничего нельзя было понять, пока мы имели только одного Леонтовича в альбоме. Надо было, чтобы так хорошо помог нам шахматный мастер Владо… Когда он сказал мне, между прочим, что прежде, чем заняться «Историей венгерского коннозаводства», Ганс Крафт написал «Этюд об асимметрии двух половин человеческого лица», я снова двинулся немножко вперед. Я понял…