Смерть - штука тонкая. Афера Хавьера. Экстренный выпуск

Фиш Роберт Ллойд

Гривс посмотрел на меня с известным интересом.

— Так вы и есть тот самый парень? Я помню это дело.

— Тогда я, так сказать, оказал полиции кое-какую помощь.

— А я слышал несколько иначе.

Эта фраза вызвала у меня раздражение.

— Ну, не важно, что вы слышали, но я собираюсь написать об этом случае серию статей в «Глоуб», конечно, если в самом деле произошло убийство; пока я сомневаюсь.

— Очень интересно, — Гривс спокойно смотрел на меня.

Вошедший полицейский что-то прошептал ему на ухо. Гривс кивнул, полицейский протянул ему два цилиндрических предмета

в носовом платке и вышел.

— Упаковки от снотворного? — предположил я и оказался прав.

Гривс кивнул и осторожно развернул платок.

— Как профессиональному журналисту и сыщику-любителю вам, мистер Серджент, должно быть интересно знать, что нашли их в двух местах: один флакон был в шкатулке для драгоценностей миссис Брекстон, другой — в ванной Флетчера Клейпула. В обоих то же самое снотворное, что обнаружили в крови миссис Брекстон. Наша задача — определить, из какой бутылочки взяты те таблетки, что она выпила.

— Похоже на гадание с помощью бутылки, верно?

— В том-то и дело, мистер Серджент.

Я решил попробовать еще раз.

— Рубец на шее миссис Брекстон появился до того, как она пошла купаться. Я заметил его накануне вечером.

— Вы очень наблюдательны, мистер Серджент, спасибо.

Глава третья

1

Во втором часу ночи я спустился по лестнице, миновал опустевшую кухню и вышел черным ходом. Полицейский, охранявший дом, растянулся в плетеном кресле с другой стороны. Я шагал через дюны, проклиная ясную ночь и луну, светившую как прожектор, отбрасывавшую длинные темные тени на дюнах и серебрившую море.

Однако я выбрался на дорогу, оставшись незамеченным. Нам было предложено оставаться в доме вплоть до дальнейших распоряжений и я, извинившись, как можно раньше отправился наверх, якобы в постель, моля Бога, чтобы танцы не кончились.

Так и оказалось.

Истхемптон был очень приятным местечком с целым рядом увеселительных заведений, причем каждое кичилось своей исключительностью. Центром летней жизни городка была группа старожилов яхт-клуба «Леди-рок», представлявшего собой довольно бесформенное здание с длинным пирсом примерно в миле к северу от дома миссис Виринг.

Члены клуба относились к зажиточным (но не богатым), принятым в обществе (но не знаменитым) представителям среднего класса Америки, составляющего ее основную опору. Они гордились своими старинными корнями, восходившими обычно к какому-то фермеру восемнадцатого века. Их имена не были известны широкой публике, однако Америку они считали пирамидой, на вершине которой видели самих себя. Эта иллюзия поддерживалась тем фактом, что их не принимали люди богатые и известные, а они сами отказывались общаться с людьми беднее себя. Их самым любимым словом и самой высокой оценкой было «славный». В их компании можно было слышать это словно каждую минуту. Вот этот и это очень славно, а вот то — совсем нет. Они делили весь мир на славную и «неславную» половину и были совершенно счастливы, когда оказывались на нужной стороне этой границы.

Необходимым признаком принадлежности к славной половине человеческого рода было

членство в клубе и осуждение таких «неславных» элементов как евреи, артисты, гомосексуалисты и знаменитости. Представители этих четырех групп, дай им хоть малейшую возможность, кончат тем, что сметут всю славную часть общества в море. К счастью, те об этом даже не подозревали, иначе в поселке могли возникнуть серьезные неприятности.

Так уж сложилось, что художники и им подобные занимались своими делами в южной части городка, тогда как их славные соседи жили в непосредственной близости друг от друга в больших домах и маленьких коттеджах вблизи яхт-клуба; они посещали местный театр Джона Дрю, устраивали друг для друга приемы, на которых по крайней мере половина гостей напивалась, а другая грешила; они обменивались мужьями и женами, а их дети на огромной скорости носились в новых автомобилях от Хемптона до Хемптона, периодически врезаясь в телефонные столбы. Это было типичное дачное общество, и достаточно славное.

Здание клуба освещалось японскими фонариками. Играл хороший оркестр. Парни и девушки гроздьями висели на неосвещенном пирсе, уходившем далеко в море. После небольшой путаницы с двумя карточками мне было позволено присоединиться к славным людям, которые составляли достаточно симпатичную компанию из двух примерно равных частей, одну из которых составляли ухоженные и откормленные люди среднего возраста, а ко второй относилась местная золотая молодежь.

Среднее поколение — вроде меня — напряженно трудилось, добывая достаточно денег, чтобы провести здесь свой летний отпуск и примерно к сорока годам вступить в яхт-клуб.

Лиз нашла меня в баре, где я заказал коктейль манхеттен в надежде, что она найдет меня как раз вовремя, чтобы подписать чек. В белом с черным она была неотразима, что-то блестело у нее в волосах, глаза сверкали, и вообще она была в отличном настроении.

— Как здорово, что тебе удалось вырваться! Я так боялась, что ты не сможешь! — Как хорошая девочка, она подписала мой чек. — Пойдем, потанцуем.

— Нет, пока я не допью эту штуку.

— Ну ладно, тогда пойдем на пирс. Я хочу с тобой поговорить.

Мы зашагали через танцевальную площадку. И молодые мужчины, и типы постарше пялили глаза на Лиз, которая была бесспорной царицей бала. Несколько старых школьных друзей, лысых и толстых (гости вроде меня, отнюдь не члены) меня приветствовали, и я раскланялся по меньшей мере с дюжиной девиц, что явно не понравилось Лиз.

— Да ты большой ходок, — заметила она, когда мы вышли на пирс. Над нашими головами висела белая луна. Юные влюбленные расселись в отдалении. Несколько пьяниц, покачиваясь, брели вдоль забора, отделявшего пирс от самого клуба.

— Я провел здесь немало времени.

Но ее интересовало только убийство. И она твердо знала, что произошло убийство.

— Об этом говорят по всему городу! — воскликнула она. — Все твердят, что Брекстон утопил ее.

— Интересно, с чего начались эти слухи? — попытался я увильнуть от ответа.

— О, ты все знаешь и не хочешь мне сказать! — возмутилась она. — Обещаю, я никому ни слова.

— Даешь честное слово?

— Питер, ну расскажи! Ведь ты был там. Ты видел, как все случилось, верно?