Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
В его сознании формулируется новый крутой поворот, который необходимо произвести. Он человек идеи, ему лично ничего не надо, у него нет никаких, кроме интеллектуальных, желаний. Со Сталиным в свое время он, может быть, допустил ошибку. Не разгадал его характера, как всегда увлекся, или не захотел с ним работать? Маленькие ошибки имеют свойство вырастать в проблемы. Если ему, Ленину, придется уходить из жизни, то надо сделать все, чтобы задуманное им было осуществлено. Всю жизнь нельзя предугадать, но он должен сделать шаги, которые помогут развить уже достигнутое. У него остался лишь один способ борьбы — его мысль, и один проводник этой мысли —
Еще в конце ноября Ш. Манучарьянц фиксирует в Дневнике: «7 ч. 55 м. Пришел к Владимиру Ильичу Адорацкий, сидел до 8 ч. 40 м. Владимир Ильич говорил по телефону. Попросил протокол Политбюро, я ему передала. Владимир Ильич попросил спрятать протокол Политбюро. Просил особо сохранить книгу Энгельса «Политическое завещание».
Полагаю, что последних два слова этой записи говорят, для чего книга была выбрана в ряду других, но они, эти два слова, еще освещают и атмосферу работы Политбюро, отодвигаемую от Ленина. Видимо, это как раз было то Политбюро, на котором рассматривался вопрос о внешней торговле.
23 декабря, накануне совещания, изолировавшего его от действительности, он начинает диктовать свое «Письмо к съезду». Он чувствовал себя плохо. Смущался, что в квартире в это время находился кто-то из врачей. «Запишите!» Это как бы «малое завещание», здесь только самое насущное, главные вопросы руководства. Остальное потом, если еще останется время.
Эти диктовки развернутся позже в серию статей — глубочайших мыслей по поводу общественно-политического устройства страны. Он, всю жизнь привыкший говорить о партийной дисциплине, строго соблюдает правила игры. Диктует по 5-10 минут, ровно столько, сколько разрешают врачи. Или, может быть, Сталин? Но диктует ежедневно. На этот раз он диктует 4 минуты. Быстро и собранно, все продумано.
Он начинает строго, по-деловому, без малейшей патетики. «Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе».
Этих перемен оказывается всего две, и, на первый взгляд казалось, обе не очень принципиальные.
Во-первых, Ленин советует расширить Центральный Комитет до 50-100 человек. Так ли это принципиально: еще больше сторонников или чуть меньше?
Во-вторых, он рекомендует придать законодательный характер решениям Госплана. Но придать на определенных условиях. Об этих условиях он скажет позже, и их надо расшифровывать, зная характер власти и ее внутренние амбиции.
Пока это лишь тезисы. Время диктовки кончается. Более подробно Ленин останавливается на первом пункте, но мельком, в подтексте. Объясняет причину: предотвратить любые ситуации, при которых «конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии». Например, конфликт Сталина и Троцкого?
Пока об этом Ленин не говорит. Диктовка закончена. В конце он спрашивает, какое сегодня число. Впереди ночь. Можно даже предположить, что на следующий день, когда очередная порция письма съезду была надиктована, Ленин или не знал, или еще по-настоящему не осмыслил оградительное, тотальное значение заботы о нем — совещание с врачами у Сталина. Для подыгрыша, вместе с врачами, Сталин пригласил своего бывшего товарища по сибирской ссылке Каменева и еще Бухарина, который забыл свою мальчишескую влюбленность в Ленина.
В следующие дни эти намеченные тезисы развертываются. Ленин объясняет, что он понимает под устойчивостью ЦК, что считает мерами против раскола. Тут же он приводит знаменательную и, как оказывается, вещую мысль одного из именитых «белогвардейцев»: те очень многое ставили именно на раскол внутри партии. Перегрызутся большевички! Ленин в высшей степени своевременно говорит о том, что партия опирается на два класса: рабочих и море крестьянства. И если между этими классами не будет понимания(а дальше он еще будет говорить о культурном равенстве), если понимания не будет, то партия неизбежно падет. Это более культурному вследствие городской жизни рабочему нечего терять, а крестьянин по своей психологии тяготеет к мелкой буржуазии. Вот в этой обстановке сложнейших классовых интересов и противоречий вдруг возникают еще некие личные противоречия в самом узком кругу партии, в ЦК.
«Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий… Отношения между ними, по-моему, составляют большую часть опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек».
На этот раз он требует в ЦК не «профессиональных» революционеров, не активистов, не все знающих и готовых к любой распре интеллигентов. По мысли Ленина, в ЦК должны войти «рабочие, стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за последние пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян…»
Вот он, надежный намордник для так называемых профессиональных руководителей. Ленин, как мне кажется, конструирует его для быстро жиреющего отряда партийных вождей всех калибров.
Ленинское «Завещание» подробно известно лишь в своей личностной, так сказать, «антисталинской» части. Ленин не сомневается, что за прощальной вестью «Король умер» последует ритуальное продолжение — «Да здравствует король!». Он не обольщается. Его задача — предотвратить незаконную передачу наследства. Здесь он холодно-отстранен. Это наработанные и взвешенные характеристики. Пусть решают товарищи. Решает съезд.
Сталин. «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Троцкий, «…тов. Троцкий… отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».
Зиновьев, Каменев, «…октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но… он так же мало может быть ставим им в вину лично, как и небольшевизм Троцкому».
Бухарин. «Не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».
Пятаков (это сравнительно молодой выдвиженец, чье имя почти не фигурирует в данном повествовании, и приводимая характеристика нужна не для полноты, а скорее, чтобы показать хлесткость и уверенность ленинского психологического мышления). «Пятаков — человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе».