Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
Не хочу долго распространяться о других требованиях крестьянской части программы, которые в своей очевидности не нуждаются в комментариях. Ну, например, о полном равенстве в податях и налогах с крестьянской и помещичьей земли. Могу лишь воскликнуть: ах, эта изысканная штука — налоги, которые в царстве буржуазии не хотят платить именно буржуи! Или требование о возвращении крестьянам земель, отрезанных у них еще в 1861 году. Довольно тонкая была проделка властей предержащих, о которой можно подробно прочесть в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, заглянув там заодно в мою статью о Марксе. Опытнейший экономист гегельянец Маркс при помощи бухгалтерских счетов и четырех правил арифметики поможет просветить и следующий вопрос: требование об отмене выкупных платежей за землю. Сменилось уже целое поколение собственников, а крестьяне все еще продолжают платить выкуп за землю, которой владели когда-то хозяева-крепостники, отцы и деды нынешних либералов!
Человеку трудно объяснить, что такое тюрьма. Это надо испытать на собственной шкуре. Дело даже не в физических
А как трудно молодому человеку томиться в тюрьме! Как-то я обнаружил, что, когда нас выводят на допрос или прогулку, через окно виден крошечный кусочек тротуара Шпалерной улицы, и вдруг загорелся желанием устроить себе нелегальное свидание. Если в определенный час Надежда Константиновна и Аполлинария Александровна Якубова (с которой позже я обменивался длиннющими письмами по теоретическим вопросам) придут и станут на этом кусочке Шпалерной, то я смог бы их увидеть. Я немножко ухаживал за обеими учительницами, за одной, может быть, больше, за другой чуть меньше. Но когда меня арестовали и товарищи срочно стали подбирать мне «невесту», которая по закону имела такие же права на свидания в тюрьме, как и родные, я отказался, чтобы таковой стала Надежда Константиновна. И дело здесь было не только в том, что моя «The Mynoga» была связана со мною по группе, по делу и могла быстрее, чем любая другая молодая женщина нашего круга и убеждений, засветиться; здесь дело было еще… в чем-то другом. Скорее всего — в моем нежелании очень уж играть словами и понятиями, для меня не пустыми.
Сколько Надежда Константиновна выполнила моих поручений, сколько переписала «после химии» моих текстов! Сколько раз рисковала из-за меня! И вообще, в чем состоит любовь, которая пронесена через десятки лет? Не начинается ли она с вещей очень простых?
В тюрьме, как бы отвлекаясь от высасывающих мозги и душу мыслей, связанных с книгой по истории капитализма в России», я писал, кроме вещей заметных, требовавших фундаментальных, много раз прожитых идей, таких как программа партии, — я гнал ее к I съезду, который должен был состояться в 96-м году, а состоялся лишь в 98-м, — так вот в тюрьме я писал еще достаточно много публицистики. Это были листовки, какие-то инструкции оставшимся на воле товарищам, но еще и восстановил брошюру «О стачках». Обидно было, что и она зацапана жандармами и погибла при разгроме Лахтинской типографии. А теперь вопрос. Уверен ли мой любезный читатель, — если только мой труд не пропадет, будет вчерне закончен, выправлен моими помощниками или секретарями, не уничтожен политическими недругами или политическими друзьями, — так вот, уверен ли мой гипотетический читатель, что молодая, даже идейно убежденная, даже с огромным чувством ответственности, даже с удивительно цельным характером, даже с редкостной внутренней дисциплиной молодая девушка, но не влюбленная, не испытывающая никакого чувства к автору, руководствуясь только лишь всеми этими своими замечательными свойствами, возьмет и сначала «проявит», а потом и перепишет ясным и твердым почерком всю не малую брошюру просто знакомого ей молодого человека, обладающего к тому же мелким и не лучшим почерком? И все это в самые короткие сроки, 98 страниц четвертушек, написанных от руки!
В мае я пишу эту самую брошюру, а в августе Надежда Константиновна арестована и уже тоже в предварительном заключении, и мы через третьих лиц переписываемся с ней «молочными» письмами. Схема была все та же — мы этой схемой пользовались чуть ли не до семнадцатого года, только позже писали уже чистой химией — на одной из страниц, обычно на седьмой, можно было найти крошечный штришок. Цифра, обозначающая строку, на которой штришок находился, перемножалась на количество букв строки перед штришком. Итог означал страницу, на которой находилось само письмо. У Надежды Константиновны с проявкой моей корреспонденции было не так просто: лампа или свеча — уже не инвентарь предвариловки, и наблюдение самое строгое. По моему совету Надежда Константиновна проявляла мои письма в горячем чае, разрезав их на полосы.
Переписка двух узников. Надежде Константиновне вдобавок приходилось еще внимательно выбирать время для своей чайной церемонии. Наилучшим было, когда надзирательница уводила в урочный час всех женщин-заключенных в церковь. Господь принимал всех, но до поры до времени не помогал только революционерам.
Когда я, уже после суда поехал в ссылку, Надежда Константиновна находилась еще в заключении. И вот после освобождения, после предписания ехать на принудительное жительство в Уфу, она испрашивает разрешение отбывать ссылку в Минусинском уезде, то есть там, где в Шушенском я уже находился в ссылке. Аргументация выдвигалась такая: она едет к жениху!
В таких вот внешних и внутренних заботах проходило время: написать письмо родным, написать письмо товарищам, подготовить библиографию, вернуть посылку с книгами, следить за собственным режимом питания, но все это не главное — главным была моя книга. Я даже припоминаю, что дело подходило к концу, к судебному заседанию, после которого, как мы полагали, или ссылка или тюрьма; я нервничал и все время говорил: слишком рано, всех материалов еще не собрал.
Когда ночью в камере я закрывал глаза и натягивал на себя холодное шерстяное одеяло, перед моими глазами будто снова разворачивалась карта России. Но гимназический географ на этот раз приносил ко мне в камеру уже иную карту. Здесь меньше кудрявой патетики, здесь все схематично и серо, нет лесов с поющими птицами, огромных голубых рек с зелеными лесами на берегах, лишь обозначены линиями железные и шоссейные дороги, помечены порты, смешными домиками с трубой помечены места, где въяве стоят заводы и фабрики, особыми значками обозначены элеваторы, а другими — пристани, редкие электрические станции, рудники, нефтяные промыслы, угольные шахты. Все это теперь напоминает мне знаменитую географическую карту на сцене Большого театра, которую оборудовали во время работы VIII Всероссийского съезда Советов, когда утверждали план ГОЭЛРО. Здесь каждый новый объект вспыхивал ярким светом, освещая лица делегатов, сидящих впереди. Кажется, для такого полыхания была сконцентрирована вся вырабатываемая в Москве электроэнергия.
На моей воображаемой карте на потолке петербургского дома предварительного заключения было темновато, а главное, так много находилось на ней неизвестного. Я только помнил, что везде за этими значками и линиями живут люди, потому что заводы не могут работать сами по себе, а в портах без людей не смогут грузить баржи; что многолюдно и в плодородных долинах, где вызревает обильный хлеб, потому что «манна небесная» не более чем сказка. Мне предстояло сказать, как они живут, чем зарабатывают себе на жизнь, в какие производственные и товарно-денежные вступают отношения. Я думал тогда не об экономических мифах, которые предстояло мне развеять, а только о конкретной экономической жизни крестьян в губерниях Новороссийской и Саратовской, Пермской и Орловской, Воронежской и Нижегородской, Новгородской и Черниговской, Енисейской и Полтавской, Калужской и Тверской. Не всех, конечно, губерний России, а только главнейших, по поводу экономического быта которых были собраны статистические данные и вышли губернские статистические сборники. Здесь еще один аргумент о том, как важно помогать тем отраслям знания, где нет прямого выхода на сиюминутную пользу. Не было бы статистики и губернского интеллигента-статистика с его, как правило, незаконченным университетским образованием, не было бы и научных выводов. Не все на моей карте губернии, повторяю, присутствовали, но, как скажут лет через пятьдесят, данные у меня были весьма репрезентативные. Я предполагал, что в этих центральных губерниях яснее, чем где-либо, обнажены тенденции. И значит, вперед по этим самым тенденциям. Ведь заголовок главы моей работы, где присутствовал анализ крестьянских хозяйств перечисленных губерний, назывался очень простенько, хотя и не вполне патриотично: «Разложение крестьянства».
Все тогда думали, что здоровые крестьянские парни поставляют кадры в солдатские полки, где становятся этими самыми пластунами, пехотинцами и артиллеристами, а крестьянские девушки вяжут снопы, ткут холсты, плетут кружева, а также поют и танцуют на околицах. А оказалось, что все совсем не так или не совсем так. И крестьянские парни не так физически здоровы, потому что часто недокормленные, и не такие уж, как встарь, рослые и сильные получаются из них солдаты. А крестьянские девушки, оказывается, не совсем от хорошей жизни подаются вслед за парнями в город, где начинают заниматься тяжкой домашней работой у господ или тяжелой фабричной работой на господ, а порой, с риском для здоровья, самой древней профессией. Но в этой главе я пишу не об этом и подобном разложении. Пишу о разложении еще совсем недавно экономически однородного слоя крестьянства на крестьян богатых и крестьян бедных, на крестьян, имеющих одну лошадь, и крестьянские семьи, имеющие несколько лошадей. О крестьянских семьях, в которых работают только члены семьи, и о семьях, в которых работают батраки, то есть те же самые потерявшие свои наделы или свой скот крестьяне. И все доказывается на цифрах, которые имеют особенность не врать.
Для экономиста и политика здесь возникает огромное количество проблем. Кажется, я одним из первых поставил вопрос о тотальном расслоении крестьян. Крестьянин-середняк, крестьянин-бедняк, крестьянин-кулак… Если не с моего пера сорвались эти термины, то на моих страницах они приобрели современное звучание.
Объем материальных богатств, собранных одной группой крестьян, несопоставим с собственностью, оставшейся у другой группы. Выясняется, что в первой группе выше производительность труда. Выгоды кооперации или выгоды подневольного труда? Выясняется, что деревня уже насыщена товарно-денежными отношениями. Появляется сельский пролетариат. И после этого мы все еще говорим, что Россия — страна не капиталистическая? И из этого мы делаем вывод о несовпадении доктрин социал-демократии с жизнью?