Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
А потом перед самым концом ссылки наступила бессонница. А вдруг прибавят еще пару лет? Но все обошлось, пару лет не прибавили, вместе с Надеждой Константиновной, чтобы отвлечься, постоянно не думать о сроках, о дороге из ссылки в Россию, а потом и за границу — план уже был, уже было предвосхищение будущей «Искры», — чтобы не думать обо всем этом, тысячу раз передуманном, мы перебирали и паковали книги, что-то откладывали, чтобы отдать остающимся товарищам, что-то решали взять с собой. Потом, когда все упаковали, то взвесили для интереса на хозяйских весах — только книг пришлось везти из Шушенского 15 пудов.
Глава восьмая
Крупская у постели, больного: «Лучше бы умерла я…».
Переписанные
«Немецкий шпион» или великий нотариус?
Антанта — враг Германии или «друг» России?
Во время болезни Ленина Крупская находилась на грани отчаяния. Все материальные заботы о больном брала на себя его младшая сестра Мария Ильинична. У той была материнская хватка, замешенная на немецкой пунктуальности. Крупская по своей всегдашней привычке и заведенному в семье порядку занималась вещами духовными. Ленину нужен был секретарь, переписчик, наконец советчик, наконец человек, которому он мог бы высказать, не таясь, основное, что как страсть, как наркотик волновало его. Он всегда жил политикой и делом и умер, погруженный в мысли о стране и оставляемом наследстве.
Нет, сначала была борьба, противоборство, стремление доказать, что его ум острее, логика безупречнее, интуиция вернее. Потом, как неожиданное наследство, упала к ногам огромная страна. Царь недаром считал себя хозяином Земли русской. Потом эта Земля русская стала числиться на нем, на Ленине, и ему надо было неустанно думать о ней, перестраивать хозяйство и наконец-то искать пути, чтобы народ, живущий в ней, стал жить по-другому. Он обещал, что страна станет жить по-другому, значит, это нужно было делать.
Он часто говорил о бескультурье. Он не отрицал хватки, терпения и таланта у русского человека, но он хотел, чтобы этот народ принялся жить культурно, чтобы богатства, которые достались ему, не были уронены в грязь, не достались, как украденное вором, немногим, а принадлежали всем. Ему хотелось видеть этот народ свободным и демократичным. Он не думал, что станет «хозяином» и «помещиком», но он стал им. Он не обнаружил вокруг себя помощников, он не сумел выговориться. Здесь он себя и надорвал. Надо было выполнять обещания, которые он давал в своих книгах и статьях.
В последнее время он начал понимать, что уйдет, не сказав последнего слова. Он что-то бормотал своим секретарям и санитарам, и те записывали это на бумагу или делали вид, что записывают, но Крупская знала по тону этих бормотаний, что все это не то, что он хотел, не главное, а к главному он так и не подступил. Она мучилась за него, ей хотелось бы поменять свою судьбу, чтобы он жил, а она, если уж так надо, — умерла. Потому что понимала, что его смерть — это и ее смерть. Она лишь слабая женщина, достаточно культурная и грамотная, чтобы, как все в ее круге, уметь выражать свои мысли, но у нее нет озаренности и гения ее мужа. Она знала, что он не успеет, и знала, что он тоже знает об этом. Муки невыговоренности. Она твердо знала, что уходящий Ленин принадлежит не ей, а истории, и все это знали, но суетились, подличали, пытаясь ухватить что-то из оставляемого Лениным. Все это она видела.
Сначала она надеялась на людей, которые были ближе всех к нему и, казалось бы, понимали его. Гриша Зиновьев приехал с ними в апреле семнадцатого из Швейцарии, он вместе с Лениным скрывался в Разливе, он хорошо знал его мысли, многие годы за границей был одним из первых читателей ленинских статей и работ. Наверное, недаром уже после Разлива они разъехались в разные стороны, разногласия уже наметились. А кто знал сочинения Ленина лучше, чем Лев Каменев, кто был соредактором многих его публикаций, но он одним из первых стал вертеться, интриговать, переметываться. Практически они, эти самые близкие к Ленину люди, стали препятствием к смещению Сталина с поста генсека сначала в двадцать третьем, потом в двадцать четвертом году. Они в первую очередь пренебрегли ленинскими советами и пустили историю по вырытому собственными руками руслу.
Крупская всю жизнь недолюбливала Троцкого, с его всезнайством, «литературным даром», с его «перманентной революцией», позаимствованной у Парвуса, но к кому кинулась она писать сразу после похорон?
А может быть, и Ленин не всегда был справедлив, отзываясь о Троцком с чужих слов. Она, Крупская, хорошо помнит, как накануне Февральской революции Ленин сказал о Троцком, находящемся тогда в США: «Всегда равен себе — виляет, жульничает, позирует как левый, помогает правым, как можно…» Но позже Троцкий разъяснит, что письма Ленина с замечаниями в его адрес основаны на неверной информации, полученной от Коллонтай. Здесь было естественное раздражение оппонентов. Но отдадим, думает Крупская, должное. Выступая с разных позиций против Ленина, начиная со II съезда и вплоть до лета семнадцатого года Троцкий никогда не оспаривал партийную программу, сформулированную Лениным. А за четыре месяца до Октября какая бы то ни было полемика между ними закончилась.
Кому одному из первых, уже как вдова, написала она письмо? И Ленин совсем недаром за месяц до смерти слушал в ее чтении статью Троцкого, где тот сопоставлял характеристики Маркса и Ленина. Троцкий верно понял масштабы и принципы. При всем его самомнении он твердо знал, что Ленина не оттеснишь на второй план, освобождая в истории место для себя.
Но ей, Крупской, надо молчать. Троцкий больше уже не под защитой Ленина. Доказывать кому-либо и вступать в свободную дискуссию стало небезопасно. Сплоченное не идеологически, а лишь организационно большинство стало агрессивным, как царская водка. Она хорошо помнит, что это большинство сделало с лучшим говоруном революции Троцким, когда он написал в двадцать третьем году письмо в ЦК о внутрипартийной демократии.
К сожалению, тогда еще не вполне понимая расстановку сил, в конце октября она имела неосторожность написать письмо Зиновьеву по поводу расширенного пленума, обсуждавшего этот вопрос. Она-то еще думала, что Зиновьев союзник Ленина! Да, она отчасти признавала вину Троцкого: «Но во всем этом безобразии — Вы согласитесь, что весь инцидент сплошное безобразие — приходится винить далеко не одного Троцкого, за все происшедшее приходится винить и нашу группу: Вас, Сталина и Каменева. Вы могли, конечно, но не захотели предотвратить это безобразие. Если бы Вы не могли этого сделать, это бы доказывало полное бессилие нашей группы, полную ее беспомощность. Нет, дело не в невозможности, а в нежелании. Наши сами взяли неверный, недопустимый тон. Нельзя создавать атмосферу такой склоки и личных счетов… Совершенно недопустимо также то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме. Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего В. И. заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах. Вы знаете, что В. И. видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича были недопустимы, неискренни. Они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его? А теперь главное: момент слишком серьезен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу, надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально сейчас вся вина за раскол свалена на Троцкого, но именно свалена, а по существу дела — разве Троцкого не довели до этого? Деталей я не знаю, да и не в них дело — из-за деревьев часто не видать леса, — а суть дела: надо учитывать Троцкого как партийную силу и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована».
Она просто старая, выжившая из ума идеалистка-партийка. В этом письме она имела неосторожность сказать, что в основе всего конфликта лежат не идейные расхождения, а личная склока и беспринципная борьба за власть. За власть просто как за власть и личное благо, а не как за инструмент, реализующий и претворяющий в жизнь идею лучшей жизни для всех.
Менялось ли отношение Ленина к Троцкому после того, как впервые тот появился у них в Лондоне? Менялось. Она, Крупская, чуть слукавила. Конечно, несколько раз, и недаром после Брестского мира, который Троцкий почти провалил, он подал заявление об отставке. Тогда Ленин ее не принял, а очень правильно бросил Троцкого на строительство Красной Армии, а потом на восстановление железнодорожного транспорта.