Смерть в адвокатской мантии
Шрифт:
Десять минут спустя Эдвард и Сара уже сидели в столовой Пауэрскортов. На этот раз на чаепитии присутствовали Оливия, Томас и оба спящих близнеца. Оливия расспрашивала Сару о том, чем она занимается в Куинзе, Томас обсуждал с Эдвардом, который оказался настоящим знатоком футбола, последние матчи. Рассеянно слушая их оживленную беседу, Пауэрскорт задумался о парадоксальности своей профессии. Ведь получалось, что если он обеспечивает семью, расследуя убийства, то жизнь его близких зависит от чьей-то смерти. Например, сейчас — от смерти адвоката, которого отравили свекольным супом.
Потом все дружно отправились смотреть пишущую машинку. Сара похвалила ее, а затем
— Люси, мне очень нужен твой совет, — сказал он, когда Сара и Эдвард ушли, а дети отправились к себе наверх.
— Конечно, Фрэнсис. Я всегда рада тебе помочь.
— Я все время думаю о том, что у Донтси не было детей. Не могу понять, относится ли это к делу. Скажи, какие чувства испытывает женщина, узнав, что не может подарить мужу ребенка?
Леди Люси невольно бросила взгляд на разбросанные по дивану пестрые детские книжки.
— По-моему, Фрэнсис, ты и сам знаешь не хуже меня. Для любой женщины это страшное горе. Наверное, она даже не вникала в подробности диагноза, тем более что медики часто сами не знают, кто из супругов виноват. Хотя, наверное, «виноват» — не подходящее слово. — Леди Люси подняла с пола купленного для одного из близнецов крошечного плюшевого мишку. — Тем не менее чувство вины, — продолжала она, — женщину в таких ситуациях, конечно, мучает. Она ощущает себя неполноценной, потому что не выполнила долг, не стала матерью. Ее сердце разрывается от боли каждый раз, как она видит людей беднее, проще, некрасивее, глупее ее, которые несут младенцев на руках, гуляют с ними, помогают им сделать первые шаги. Когда она гостит у друзей, ей приходится наблюдать, как они будят детей утром или читают им на ночь сказки… Это ужасно, просто ужасно. Кстати, тебе не кажется, что у нас их слишком много?
— Много чего? — не понял Пауэрскорт, с трудом отрываясь от мыслей о страданиях Элизабет Донтси.
— Слишком много детей.
— Нет, — решительно возразил Пауэрскорт. — Четверо — это совсем не много. Всего по два на каждого. У некоторых бывает и десять, и двенадцать, и пятнадцать. Представь, Люси, — пятнадцать! Не запомнишь, как кого зовут. Но скажи, что, по-твоему, можно предпринять, оказавшись в столь бедственной ситуации?
— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — смутилась леди Люси.
— Ну, не могла бы она попытаться забеременеть от другого?
— И потом убедить мужа, что это его ребенок? — Леди Люси нахмурилась. — Вполне возможно, такое часто бывает. Хотя, конечно, всегда есть риск, что муж узнает правду. Я слышала, что иногда бездетные пары уезжают на год за границу и возвращаются оттуда с младенцем. Он может быть приемным, а бывает, что муж платит какой-нибудь бедной женщине, чтобы та родила для него ребенка.
Пауэрскорту вспомнилось, что Элизабет Донтси говорила о любви мужа к Калну, о его необычайной привязанности к родовому гнезду. Такому человеку остаться без наследников, наверное, особенно мучительно.
— Для самого Донтси это, видимо, тоже была страшная трагедия, — сказал он вслух. — Фамильное имение очень много для него значило: оно принадлежало его семье в прошлом, в настоящем и должно было принадлежать в будущем. Вот только будущего не было. Разумеется, Донтси нашел бы среди своих родственников того, кому передать усадьбу, но это была бы не плоть от плоти, не его наследник.
— «Наследник» — ужасное слово, — с улыбкой перебила мужа леди Люси. — Юридический термин, которым начинается какой-нибудь скучнейший документ о правомочном правопреемстве и прочем.
— Прости, дорогая, — кивнул Пауэрскорт. В его памяти вновь возник образ утонченной Элизабет Донтси, которая легкой походкой скользит по пустынным залам Кална в надежде найти утешение у портретов предков. — Возможно, у Донтси и был незаконный ребенок, которого он предполагал усыновить и впоследствии сделать владельцем Кална. Ведь тот парень, чья вдова оставила в дар обществу Собрание Уоллес, был незаконнорожденным, однако унаследовал немало. Но трудно представить, что Донтси захотел бы завести потомство от какой-нибудь простушки, готовой родить ребенка за деньги.
И он замолчал, разглядывая потрепанного плюшевого медвежонка, любимца близнецов и Оливии. Мех на лапе протерся, словно от лишая, стеклянные глаза смотрели в разные стороны, а мордочка приобрела какое-то зловещее выражение.
— Но не могу же я дать в газеты объявление: «Женщину, которая вступала с Александром Донтси в близкие отношения с целью родить ему ребенка, прошу обратиться к Фрэнсису Пауэрскорту по адресу: Лондон, Манчестер-сквер, дом № 8».
Леди Люси покачала головой. Она прекрасно понимала, куда клонит муж. Ей уже не раз приходилось обращаться к своим многочисленным родственникам и выяснять, не случалось ли кому-нибудь из них знакомиться, встречаться, общаться или флиртовать с лицами, представляющими интерес для очередного расследования Фрэнсиса. Особенно ценил он информацию, полученную от представительниц слабого пола. Женщины любопытнее мужчин и так любят посплетничать. У них есть возможность пообщаться в парикмахерской или за чашечкой кофе с пирожным. Их волнуют взаимоотношения людей, всякие симпатии-антипатии, драматичные разрывы и счастливые примирения. Только женщины — и Пауэрскорт отнюдь не осуждал их за это — способны часами болтать, перемывая косточки всем своим знакомым. Подтверждение этой теории он получил от крупного лондонского книготорговца, который сообщил, что среди покупателей романов мисс Джейн Остин женщин в четыре раза больше, чем мужчин.
— Не могла бы ты, Люси, поговорить со своей родней? Узнай, известно ли им что-нибудь об Элизабет и Александре Донтси. Лишний шум нам, как всегда, не нужен. А может, кто-нибудь из твоих родичей обитает поблизости от Кална?
Леди Люси слегка зарделась.
— Кажется, одна из моих двоюродных сестер снова переехала и поселилась где-то там. Ее муж очень богат, у него большие связи в Сити, так что, наверное, они вращаются в тех же кругах, что и Донтси.
— Шепни, пожалуйста, словечко этой милой кузине. — Пауэрскорт встал и обнял жену. — А что, если мы сходим куда-нибудь поужинать? Признаться, я не прочь подкрепиться.
В начале следующей недели, точнее, во вторник утром Пауэрскорт и старший инспектор Бичем, приехав в Куинз-Инн, чтобы допросить Джозефа, увидели весьма странное зрелище. На столах парадного зала были разложены приборы, расставлены бокалы — отряд официантов обслуживал банкет-призрак. Их шествие, подумал Пауэрскорт, могло бы символизировать три этапа человеческой жизни. Пожилые важно, хотя походка их при этом особой твердостью не отличалась, несли блюда с несуществующими овощами. Лицо старейшего из официантов напоминало пергамент. Штатные лакеи Куинза, в основном средних лет, вели себя так, как будто обслуживали воображаемых гостей всю свою жизнь. Юноши, двое из которых, казалось, еще не совсем проснулись, несли пустые суповые тарелки или наполняли бокалы водой из винных бутылок. Пауэрскорт усмехнулся: в данном случае вода вряд ли превратится в вино.