Смерть в Париже
Шрифт:
Все было чисто выметено. Каких-либо предметов, говорящих о хозяине судна, не имелось. В углу стоял обитый металлом ящик, но я к нему прикасаться не стал, поскольку ящик был опоясан цепями и замкнут на несколько замков.
Я выключил свет, еще раз отдернул занавеску и посмотрел на набережную. Она темнела за окном и казалась мертвой. С верхней набережной к нижней вел крутой спуск. Если Габрилович и появится, то появится он сперва на этом спуске. Стоило быть повнимательнее.
И тогда я постарался представить, как все произойдет.
Отомкнул дверь. Митя лежал на койке, не выключив лампы, положив давешнюю книгу на грудь и, кажется, спал. Нет, не спал! При моем появлении он открыл глаза и, чуть пошевелив губами, спросил:
— Что тебе еще, покойник?
Я криво усмехнулся и ответил вопросом:
— Почему — покойник?
— А кто ж ты еще? Это — собственность шефа. Ты вломился сюда и шаришься. Настоящий покойник.
— Об этом, Митя, после поговорим. — Я чувствовал странное расположение к неведомому мне Мите, и мне не хотелось его убивать. — Ты встать можешь?
— Зачем вставать? — Человек насторожился и, приподнявшись на локтях, впился в меня взглядом.
— Если шеф твой приедет, то ему надо будет трап сбросить. Я же покойник. Я не смогу.
— Мне ходить больно.
— А ты и не пробовал.
— Да и вообще я не буду.
— Тогда и ты покойник.
Митя на мгновение задумался и согласился:
— Ладно. Попробую. Я в любом случае покойник. Если подставлю шефа — покойник сразу.
Он опустил ноги на пол и попытался подняться. Сел опять.
— Болит, — сказал, — но не очень.
Я увидел полотенце на крюке возле двери и спросил:
— Какое колено болит сильнее?
— Левое.
— Хорошо.
Снял полотенце и велел Мите оголить колени. Тот подчинился. Ноги у него оказались худые, волосатые, однако в них чувствовалась сила. Левое колено распухло, но все же выглядело не смертельно. Я туго повязал колено полотенцем и помог Мите натянуть штаны.
— Теперь сможешь, — сказал я, а Митя поднялся, скривил губы и сделал несколько шагов.
— Габрилович — сука. Подставил, блядь!
— Почему?
— Тут давно что-то вызревает. И он решил сваливать, но меня не взял. Я у него в роли червяка, сидящего на крючке. Он на меня кого-то поймать хочет.
— Только не меня.
— Это видно.
— Я, наоборот, спасти хочу. Не даром, конечно.
— Тогда ты покойник.
— Посмотрим.
— Посмотрим, посмотрим. А я с этим господином десять лет! Десять лет с таким гондоном!
Последние слова он говорил не мне, а так — матерился сам с собой. Меня его и его Габриловича мушкетерские истории мало интересовали, но чем-то он мне нравился. Митя проковылял по коридорчику и выкарабкался на палубу. Я был внимателен, стараясь, как это уже случилось в каюте, не пропустить какого-нибудь нового Митиного фокуса.
Мы стояли на палубе и смотрели на потухший Париж.
— Зима, — сказал Митя, с удовольствием вдохнув холодный ночной воздух. — А дома сейчас снег.
— Дома — это где? — не удержался я.
— Дома, — не слушая меня, повторил Митя, добавил неожиданную сентенцию: — Вечные жиды — это русские. Никогда им на месте не сидится.
Я не стал отвечать, поскольку я в Париж не рвался.
— Пойдем назад, — предложил.
— Пойдем, — согласился Митя и заковылял вниз.
В темноте я не сразу отмотал веревку, но все-таки получилось. Трап, массивный с виду, легко поддался и юркнул вниз, привычно уткнувшись в берег. Оглядевшись, я сбежал по ступенькам и рванул в сторону бульдозера, за которым в куче булыжников была спрятана сумка. Дело шло к утру — утром могли появиться рабочие. А вот когда появится теоретический покойник Габрилович, я не знал. Заказ на него, после эксцесса в гостинице, могли разместить и в другом месте. Теперь и я теоретический покойник. Хотя профессиональные киллеры на дороге не валяются. Так быстро нас с Габриловичем не грохнуть. В теории — да; тысячу раз — да. Но у нас с шефом «Маргариты» имеется возможность еще и друг с другом разобраться…
Так я думал и бежал обратно. Запрыгнул на борт и втащил трап. Париж спал, как сурок. Пролетела по набережной полицейская машина. Она выла, и на ее крыше вертелись огни.
Мне захотелось спать, и я спустился с палубы в коридорчик, прошел туда, где кожаный диван, лег напротив отдернутой занавески. Берег был виден, то есть я видел черную ночь. Посмотрел на часы — пять утра. Решил я посидеть, побороться со сном часок, а после — спать. Спать, спать и спать. Возле могилы Моррисона я не очень-то…
Глаза закрывались, и я их закрыл. Старик в драном чистом халате возник перед глазами. Он смотрел на меня строго и говорил:
— Не спи, сынок. Тебе еще рано умирать…
Я вздрогнул, открыл глаза и поднялся. И тут я увидел две белые полосы света — это по спуску с верхней набережной скатывалась машина. Она развернулась и остановилась напротив «Маргариты». Фары мигнули несколько раз и погасли.
«Действуй! — сказал я себе. — Вот приехал твой паспорт и твой билет».
3
…Юноша-мечник подал доспехи, затянул ремни, подал саблю в золоченых с эмалью ножнах. Широкая ладонь князя удобно легла на рукоятку.
— Князь, — проговорил мечник боязливо, — сегодня ночью видели женщину. Шла нага. По воде шла.
Князь вгляделся в растерянное, не потерявшее еще отроческого румянца лицо мечника и рассмеялся:
— Узнаю, кто брагу пил, — велю сечь! Не трясись ты, как невеста перед хреном.
Князь проснулся, забыв вчерашние тяготы души. Давно не приходила с утра, а не за столом пиршества такая некняжеская насмешливость и бодрость.