Смерть в театре (сборник)
Шрифт:
— Послушайте,— начал он довольно вежливо,— это же нехорошо...
«Бьюик» фыркнул и начал двигаться вперед. Глаза Эллери гневно сверкнули.
— Стойте,— кричал он,— вы не сможете проехать по этой дороге, вы, грубый дурак! Там внизу пожар!
«Бьюик» остановился в двух футах от Эллери и в десяти от «дьюзенберга». Голова высунулась снова.
— В чем дело? — раздался бас из машины.
— Я так и думал, что вас в конце концов проймет,— ответил удовлетворенно Эллери.— Могли бы нам и объяснить, что в этой части страны не принято быть вежливым. Я говорю вам, что там, внизу,
На мгновение жабьи глаза уставились на него без всякого выражения, затем опять прозвучало:
— С дороги,— и человек включил передачу.
Эллери непонимающе смотрел на него: этот парень, должно быть, или полный идиот, или сумасшедший.
— Ну, если вы хотите прокоптиться как свиной бок,— резко крикнул Эллери,— это ваше дело. Куда ведет эта дорога?
Ответа не последовало.
«Бьюик» продолжал нетерпеливо двигаться дюйм за дюймом.
Эллери пожал плечами, вернулся в «дьюзенберг», захлопнул дверцу, пробормотал что-то не очень вежливое и начал подавать машину назад. Дорога была слишком узка, чтобы две машины могли разъехаться. Он был вынужден въехать в кустарник и продираться сквозь него, пока не уперся в деревья. Для «бьюика» освободился узенький проезд. Он снова зарычал, рванулся вперед, не слишком нежно поцеловал правое крыло «дьюзенберга» и скрылся в темноте.
— Странная птичка,— сказал инспектор задумчиво, убирая револьвер, в то время как Эллери выводил «дьюзенберг» на дорогу.— Стоит его роже еще хоть чуть потолстеть, и она наверняка лопнет. Ну, черт с ним.
Эллери засмеялся неестественным смехом.
— Он скоро вернется,— сказал он,— проклятая морда.— И переключил свое внимание на дорогу.
Казалось, они взбирались долгие часы. Непрерывный подъем, который истощил все силы мощного «дьюзенберга».
Нигде ни малейшего признака жилья. Лес становился все более диким и густым. Дорога не улучшалась, а делалась все хуже и хуже: более каменистой, узкой и сильно заросшей.
Свет одной из фар упал на светящиеся глаза свившейся в кольцо мокасиновой змеи. Инспектор, измученный душевными тревогами последнего часа, крепко спал. Его густой храп гулко отдавался в ушах Эллери. Эллери стиснул зубы и нажал на педаль.
Ветки деревьев, почти задевая за верх автомобиля, как старые сплетницы шептались на непонятном языке.
Ни разу за все бесконечное время тяжкого подъема Эллери не видел ни одной звездочки.
— Нам удалось избежать падения в ад,— прошептал он,— а сейчас, клянусь Богом, мне кажется, мы поднимаемся прямо в Вальхаллу. Интересно, какой высоты эта гора?
Он почувствовал, что его глаза слипаются, и яростно потряс головой, чтобы не заснуть. Было бы не очень остроумно задремать во время этого путешествия. Дорога извивалась, изгибалась и кружилась, как сиамские танцовщицы. Он сжал зубы и сосредоточенно прислушивался к урчанию своего пустого желудка, мечтая о чашечке дымящегося бульона, куске бифштекса с подливкой и хрустящим картофелем, двух чашках горячего кофе... Он напряженно вглядывался вперед. Ему показалось, что дорога начала расширяться и деревья как будто отступали.
— О, Господи, пора бы уже!
Несомненно, их что-то ожидало впереди, возможно, они достигли перевала этой проклятой горы и скоро уже начнут скользить вниз по другой стороне, ведущей в соседнюю долину, в город, к горячему ужину и к постели. А завтра, отдохнувшие, они двинутся в путь к югу и послезавтра уже будут в Нью-Йорке, дома. Он громко и облегченно рассмеялся от этих мыслей.
Но смех быстро оборвался. Дорога расширялась по очень простой причине: «дьюзенберг» выехал на нечто похожее на просеку, где деревья расступились по сторонам влево и вправо, в темноту. Над головой темнело тяжелое небо, усеянное миллионами бриллиантов. По сторонам расширившейся дороги лежали крупные и мелкие обломки скал, из чернеющих трещин торчали уродливые, засохшие растения. А прямо впереди...
Эллери тихо выругался и вылез из машины, морщаясь от боли в затекших суставах: В пятнадцати футах от них находились высокие двустворчатые железные ворота, ярко освещенные фарами машины. По обе стороны ворот шла низкая ограда, сложенная из камней, несомненно, взятых из местной почвы. Ограда уходила далеко в темноту. За воротами, насколько можно было видеть от падающего света фар, шла дорога. Куда она вела, что было впереди — все было окутано непроницаемой темнотой.
Это был конец дороги.
Какой же он дурак! Он должен был раньше догадаться, витки дороги не окружали гору, а шли сумбурными зигзагами из стороны в сторону, следуя, как он теперь понял, по линии наименьшего сопротивления. Следовательно, должна быть причина, почему дорога не обвивала полной спиралью Эрроу-Маунтин при подъеме на вершину. Причина могла быть только одна: другая сторона горы непроходима, вероятнее всего, там — пропасть.
Короче говоря, была только одна дорога вниз — та, но которой они только что взбирались сюда. Они заехали в тупик.
Злясь на весь мир, на ночь, на ветер, на деревья и на пожар, на себя, на все живое, Эллери подошел к воротам. На прикрепленной к железной решетке ворот бронзовой дощечке виднелась надпись: Эрроу-Хэд — «Наконечник стрелы».
— Ну, что там еще? — сонно пробурчал инспектор из глубины «дьюзенберга».— Где мы?
Эллери мрачно ответил:
— В безвыходном положении. Мы достигли конца пути, папа. Приятная перспектива, не правда ли?
— У, черт! — взорвался инспектор, вылезая на дорогу.— Ты хочешь сказать, что эта проклятая Богом дорога никуда не ведет?
— По-видимому, так.
Вдруг Эллери хлопнул себя по бедрам.
— О, Боже, какой же я идиот! Ну чего мы тут стоим? Помоги мне открыть ворота.
От потянул тяжелые створки. Инспектор тоже приналег, и ворота нехотя, с протестующим скрипом уступили.
— Чертовски ржавые,— проворчал инспектор, осматривая свои ладони.
— Поехали,— крикнул Эллери, подбегая к машине. Инспектор бежал за ним усталой рысцой.
— Что это со мной, папа? Как я раньше об этом не подумал? Ведь ворота и ограда означают жилье и людей. Конечно же! Для чего же тогда существует эта дорога? Значит, кто-то здесь живет, а это предполагает пищу, кров, ночлег.