Смерть внезапна и страшна

Перри Энн

Смысл был понятен. Адвокат усомнился в мужестве Таунтона.

В зале не было слышно ни звука: лишь скрипнуло кресло Ловат-Смита, когда тот поднялся. Однако он тут же изменил свое намерение.

– Конечно же, я был рассержен, – сказал молодой человек глухим голосом. – Но я не склонен к бурным сценам, тем более к насилию.

Посреди общего абсолютного безмолвия Оливер широко открыл глаза, а Уилберфорс громко вздохнул.

– Конечно, любое насилие относительно, – продолжил защитник. – Однако я вспомнил вас за бильярдом… поступок недостойный, но единичный. Тогда вы ответили на жульничество насилием, не так ли?

Если бы рядом не оказались друзья, вы могли бы нанести этому человеку даже смертельный удар!

Джеффри побелел: потрясение лишило его сил.

А адвокат не давал ему опомниться:

– Может быть, уж теперь-то вы припомните свою излишнюю вспыльчивость и ссору с мисс Бэрримор, когда она вновь проявила глупость и отказала вам? Неужели подобный факт разъярил вас меньше, чем проигрыш в бильярд заведомому плуту?

Свидетель открыл рот, но не смог издать даже звука.

– Конечно, – улыбнулся Рэтбоун. – Вам нечего ответить мне. Я понимаю, что расспрашивать вас нечестно. Присяжные должны сами прийти к своему решению. Благодарю вас, мистер Таунтон. У меня больше нет вопросов.

Ловат-Смит поднялся, блестя глазами:

– Вы можете не отвечать второй раз на этот вопрос, мистер Таунтон, – проговорил он с горечью, однако четко и ясно, – но если хотите, повторите еще раз. Итак, вы убили мисс Бэрримор?

– Нет! Нет, я не делал этого! – Молодой человек снова обрел дар речи. – Да, я был рассержен, но не причинил ей никакого вреда! Боже… – Он бросил взгляд в сторону скамьи подсудимых. – Это Стэнхоуп убил ее! Разве не очевидно?!

Немедленно все, даже Харди, поглядели на сэра Герберта. Сам хирург впервые был в явном смятении, но он не прятал своих глаз и не краснел. Он глядел на Джеффри Таунтона с некой смесью разочарования и гнева, но не вины.

Оливер ощутил прилив восхищения. В этот момент его желание добиться оправдания подзащитного только окрепло.

– Некоторым из нас это уже очевидно. – Ловат-Смит терпеливо улыбнулся. – Но не всем. Во всяком случае – пока. Благодарю вас, мистер Таунтон, можете идти.

Свидетель медленно и нерешительно сходил по ступенькам, словно бы собираясь задержаться и добавить что-то еще. Но наконец, осознав, что эта возможность – если она вообще существовала – уже ускользнула, он ускорил шаг и быстро прошел те несколько ярдов, что отделяли его от скамей публики.

После перерыва первой вызвали Беренику Росс-Гилберт. Вид ее вызвал волнение еще до того, как она успела открыть рот. Попечительница госпиталя держалась в высшей степени уверенно и была великолепно одета. Случай был скорбным, но леди Росс-Гилберт не стала надевать траур, что было бы знаком дурного вкуса, поскольку лично она никого не оплакивала. Напротив, надела жакет густого сливового цвета с угольно-серой оторочкой и огромную юбку аналогичного оттенка, лишь чуть более темного. Такой наряд невероятно шел к ее волосам и лицу и был идеальным для ее возраста, придавая ей одновременно достойный и драматический вид. Рэтбоун слышал, как затаили дыхание в зале, едва она появилась на месте свидетеля, а когда обвинитель поднялся, чтобы задавать свои вопросы, воцарилась полная тишина. Безусловно, считали все, слова подобной особы должны иметь чрезвычайное значение.

– Леди Росс-Гилберт, – начал Ловат-Смит. Он не знал, в какой мере ему надлежит выражать почтительность к этой даме – нечто в

его характере возражало против самой идеи этого, – однако голос его выдавал уважение и к самой свидетельнице, и к той ситуации, в которой она оказалась. – Вы принадлежите к числу членов попечительского совета. Насколько я понимаю, вы проводите в госпитале много времени?

– Да, – ответила леди трепещущим, но очень четким голосом. – Я бываю там не каждый день, но не меньше трех или четырех раз в неделю. Дел очень много.

– Не сомневаюсь. Подобное усердие красит гражданина. Если бы мы лишились вашей благородной склонности к творению добра, подобные заведения пришли бы в ужасное состояние, – проговорил Уилберфорс. Впрочем, в последнем тезисе легко было усомниться, и он не стал дальше развивать эту мысль. – Вы часто встречались с Пруденс Бэрримор?

– Конечно. Моральное благополучие, образ жизни и выполнение сиделками своих обязанностей относятся к числу тех вопросов, которыми меня часто просили заняться. Я встречалась с бедной Пруденс почти каждый раз, когда бывала в госпитале. – Свидетельница поглядела на Ловат-Смита и улыбнулась, ожидая следующий, вполне очевидный вопрос.

– А вы знали, что она часто работала с сэром Гербертом Стэнхоупом?

– Разумеется. – В голосе Береники слышалось сожаление. – Поначалу я считала это чистым совпадением, поскольку Бэрримор великолепно знала дело.

– А потом? – предложил ей продолжить обвинитель.

Леди красноречиво повела плечом:

– Потом я была вынуждена отметить ее особое отношение к нему.

– Иначе говоря, вы хотите сказать, что они работали вместе чаще, чем этого требовало дело? – Уилберфорс тщательно продумал вопрос, стараясь избегнуть оплошности, которая даст Рэтбоуну возможность для протеста.

– Это так, – согласилась Береника, чуть помедлив. – Я видела, как она восхищается им. Сэр Герберт – превосходный хирург, мы все это знаем, но отношение к нему Пруденс и ее стремление к любой сверхурочной работе лишили меня сомнений в том, что чувства ее к Стэнхоупу выходят за пределы профессионального восхищения, учитывая всю ее преданность делу и добросовестность.

– А не случалось ли вам замечать какие-нибудь свидетельства того, что потерпевшая была влюблена в сэра Герберта? – спросил Ловат-Смит негромким настойчивым голосом, однако слова его долетели до самой задней стены утонувшего в молчании зала. – Скажем, ее глаза зажигались при звуках его имени, она краснела, волновалась…

Леди печально улыбнулась с легким прискорбием:

– Я не могу придумать другого истолкования чувствам женщины, которая ведет себя подобным образом.

– И я тоже, – согласился обвинитель. – Леди Росс-Гилберт, с учетом того, что моральное благополучие сиделок являлось предметом вашей заботы, случалось ли вам разговаривать с ней по этому поводу?

– Нет, – ответила свидетельница, словно бы вспоминая. – Откровенно говоря, я никогда не считала, что ее мораль находилась под угрозой. Людям подобает влюбляться. – Она со смешком в глазах поглядела за спину Ловат-Смита на скамьи публики. – Иногда любовь, безнадежная, неуместная и неспособная достичь удовлетворительного завершения, безопаснее для морали, чем разделенная. – Она помедлила, выражая известное недовольство собой. – Увы, в то время я не могла представить, чем может закончиться вся эта история.