Смертельная лазурь
Шрифт:
— Если б я знал! Во всяком случае, здесь ее нет, я все здесь обшарил.
Катон внимательно посмотрел на хозяйку:
— Вы не знаете, куда подевалась картина?
— Нет, мой господин, — скороговоркой ответила она. Голос ее заметно дрожал, вдова Декен всеми силами старалась отвести взгляд.
— Вот что, давайте-ка выкладывайте все начистоту, сударыня, а не то вас ждет суровое наказание! — В тоне инспектора звенел металл.
— Наказание? За что?
— Если надумали обвести меня вокруг пальца, обещаю вам,
— Но… но я не собираюсь вас обманывать, мой господин, поверьте. Надо же — публично высекут. Боже всемогущий, разве я такое переживу?!
— Если вы сию минуту не скажете мне правду, я не стану докладывать обо всем участковому судье, — заверил инспектор вдову Декен. — Так что расскажите мне все без утайки.
Вдова Декен в молитвенном жесте сложила ладони.
— Я все, все расскажу вам, мой господин!
— Давайте, выкладывайте все, что знаете об этой таинственной картине!
— Один господин приходил за ней около часа тому назад.
— Кто приходил? Что за господин? Как его звали?
— Он себя не назвал, господин судебный инспектор. Только сказал, что пришел забрать картину из квартиры Юкена. Картина стояла вот тут, у стены. Этот господин завернул ее в свой плащ и унес прочь. Больше мне ничего не известно.
— А почему вы поверили ему? Почему отдал и ее? — продолжал задавать вопросы Катон.
— Он… он дал мне три штюбера.
— Больше вы о нем ничего не знаете? Он не сказал, кем послан?
— Нет, он вообще был не очень разговорчив.
— Как он выглядел?
— Он был хорошо одет, вроде вас, мой господин, и у него темная борода. Но я его не разглядывала.
Особенно после трех полученных от незнакомца штюберов, мелькнула у меня мысль. Нет, из этой старухи уже ничего выудить не удастся.
— В общем, неясностей с картиной все больше и больше, — сделал вывод Катон.
— Будете заниматься ею? — полюбопытствовал я.
— В рамках своих полномочий и возможностей. Правда, если исходить исключительно из того, что мне стало известно о картине, далеко не продвинуться. Но вы уж не суйте нос в это дело, Зюйтхоф, прошу вас. И еще: мне на всякий случай понадобится ваш адрес.
Я назвал Катону адрес и попрощался с ним. Но уже на лестнице до меня донесся его голос. Судебный инспектор вновь настоятельно рекомендовал мне идти домой и выбросить это дело из головы.
Однако вопреки совету господина судебного инспектора я направил стопы совсем не домой. Мне нужно было кое-что еще сделать для Осселя — я не мог полагаться только на усилия представителя правосудия Иеремии Катона, действуй он хоть из самых лучших побуждений. Может быть, мне так и не удастся узнать, куда исчезла картина, но я непременно должен был попытаться отыскать следы ее происхождения.
И я отправился к каналу Ферберграхт, его грязноватые воды пестрели передо мной в ярких лучах
Ворота во двор были распахнуты, так что пройти не составило труда. За исключением стоявших настежь ворот, все здесь выглядело вполне обычно, что меня немало удивило. После самоубийства владельца мне казалось, что его дело неизбежно развалится.
К тому же был понедельник, слывший среди красильщиков «синим понедельником». Дело в том, что заложенные с субботы в чаны для окраски ткани по понедельникам вывешивались на просушку. И поскольку ткань именно после просушки обретала нужный оттенок синего цвета, первый день недели получил такое прозвание. Подмастерья в этот день не особенно перегружены работой, поэтому у Ферберграхт обычного оживления не наблюдалось.
Свернув за угол, я заметил огромные деревянные козлы для просушки тканей. Здесь, несмотря на отсутствие зоркого глаза Мельхерса, кипела работа. Медленно миновав вывешенное для просушки полотно, я оказался у открытой двери в уставленный чанами красильный цех. Подойдя ближе, убедился, что они заполнены раствором желтого цвета. И тут же из завешенного большой портьерой угла цеха до меня донеслись мужские голоса. Затем кто-то рассмеялся, и послышались голоса то ли женщин, то ли детей.
Отодвинув портьеру, я стал свидетелем не совсем обычной сцены. Трое взрослых мужчин и несколько мальчишек-подмастерьев, спустив штаны, увлеченно мочились в один из деревянных чанов. Меня это не очень поразило, поскольку мне приходилось слышать, что при приготовлении красильного раствора используется моча, но непосредственно процесс ее сбора мне наблюдать не доводилось.
Рослый широкоплечий мужчина, не прерывая своего занятия, как ни в чем не бывало обратился ко мне:
— Кто вы? Чего здесь потеряли?
— Меня зовут Зюйтхоф, — выдавил я, борясь с приступом накатившей тошноты. Вонь здесь стояла несусветная. — Кто сейчас замещает мастера Мельхерса?
— Обращайтесь ко мне, если вас что-то интересует. Я мастер-красильщик Аэрт Тефзен.
— Тефзен, — повторил я, присматриваясь к мужчине. — Вы… не тот, кто обнаружил в чане головы несчастных?
Бородатая физиономия рабочего посерьезнела.
— Он самый. Но почему вы спрашиваете?
— Мне бы хотелось задать вам парочку вопросов, господин Тефзен.
Подтянув перепачканные штаны, он подошел ближе.
— Вы из суда или из магистрата?
— Нет-нет, я по своей воле. Я и не надеялся здесь кого-нибудь застать. А вы, стало быть, все же продолжаете работать и без мастера Мельхерса?
— У нас уже новый мастер, Антонис тер Кёйле. Он приобрел мастерскую мастера Мельхерса. И вот с сегодняшнего дня мы возобновили работу.