Смертельно прекрасна

Дьюал Эшли

Я прохожу мимо девушки за регистрационным столом и рвусь к выходу. Переступив порог здания, вскидываю голову, закрываю глаза и глубоко втягиваю прохладный воздух. Я должна сделать что-то с кровью, пропитанной ненавистью, злобой, обидой. Я должна.

– Ари? – Это Норин. Я слышу, как хлопает дверца машины.

Опускаю подбородок и вижу тетушек. Они смотрят на меня. Наверно, хотят узнать о том, что произошло. Но я не могу сказать. В горле будто иголки. Во всем моем теле будто иголки, и они торчат из меня, словно пики, кровоточат и горят.

–

Что случилось? – Беспокоится Мэри-Линетт, подходит ближе, а я отступаю назад. Н е могу стоять ровно , меня колотит, будто на улице неистовый мороз. – Ари, что с тобой?

– Что Ноа тебе сказал?

Я не отвечаю. Неожиданно до меня доходит, что все сказанные мной слова окажутся ложью. Злость не даст сказать то, что я действительно думаю. Она исказит смысл.

Стискиваю зубы и срываюсь с места. Бежать. Мне нужно побыть одной.

– Ари! – Мэри идет за мной. – Что происходит? Куда ты?

– Хочу привести в порядок мысли.

– Какие мысли? Что произошло в кабинете Морта?

– Ничего.

– Ари! Постой!

Мэри хватает меня за руку, но я резко выворачиваю ладонь и восклицаю:

– Оставь меня в покое!

– Ари, что ты…– Глаза тетушки покрываются пеленой. Она непроизвольно отступает назад, пусть и пытается, хочет, должна подойти ближе! Но не может, мой дар не позволит.

Укол вины впивается в мою грудь. Я хватаюсь ладонями за лицо, слежу за тем, как у Мэри-Линетт глаза наливаются отчаянием, страхом, и шепчу:

– Прости, я не хотела. Прости я…, – встряхиваю головой, – это случайно.

– Ари, поехали домой. – Рассудительным тоном просит Норин, делая крошечный шаг ко мне навстречу. Она сглатывает. Я вижу, как предательски подрагивают ее тонкие губы, но не шевелюсь. Будто к зверю, Норин идет ко мне, приподняв ладони, а я молчу. – Давай, приедем домой и все обсудим.

– Нечего обсуждать.

– Ари, садись в машину.

– Нет, – я покачиваю головой. – Простите, пожалуйста. – В горле застревает колючий ком из вины и обиды, но я стою на своем. – Я не поеду. Я должна побыть одна.

– Побудешь одна дома.

– Уезжайте.

– Прекрати. – Железным голосом отрезает тетя Норин, вонзив в меня пронзительный взгляд, словно клинок. Она подается вперед, сжав в кулаки пальцы. – Не делай этого.

Но я сделаю, я знаю, что смогу, и поэтому не думаю ни о чем. Свожу брови и шепчу, смотря Норин прямо в глаза:

– Уезжайте и не ищите меня , – она застывает, и я повторяю громче. – Уезжайте !

Принуждение работает так слаженно, словно я всю жизнь им пользовалась. Глядя на меня, Норин отходит назад, борясь и крепко стискивая зубы. Но все же она не в состоянии перебороть мою силу. Как и Мэри-Линетт. Она садится за руль , а я срываюсь с места, едва машина пробуждается от рева двигателя.

Я поступаю некрасиво и неправильно, но жизнь вообще неправильная штука, полная разочарования, боли, секретов, из-за которых хочется кричать во все горло. Жизнь ломает, а не люди ломаются. Обстоятельства сносят

крышу, а не мы просыпаемся однажды, иначе совсем взглянув на ситуацию. Нас делают наши поступки. Но поступки мы совершаем по определенным причинам, которые зависят от поступков других людей. Все это лишает нас способности отвечать за свои действия, а еще оправдывает, ведь как можно отвечать за то, что ты сделал, если причины кроются не в твоем истинном желании, а в безысходности, в обиде, в не состоянии принять правду?

Я несусь вдоль незнакомых улиц, сгорая от страшной пустоты, поглотившей грудь, я несусь вдоль незнакомых улиц, сгорая от ненависти ко всему, что меня окружает. Люди и их лица, их взгляды, даже их молчание – все это сейчас кажется мне издевательством. Они проходят мимо, задевая меня плечами, а у меня жизнь сотрясается, словно внутри бушует землетрясение. Покачиваясь и ничего не понимая, я прорываюсь сквозь их сети, стискивая до боли зубы, сжимая до крови пальцы. Мне страшно оказаться вдалеке от дома, страшно осознать, что дома у меня нет. И близких нет.

Мама говорила, я сильная. Зачем она врала? Зачем обманывала? Если бы она считала меня сильной, сразу бы сказала мне правду, сразу бы призналась в том, что я живу во лжи, в иллюзии. Что мой дом, мой отец, моя сестра - все это чужое, что мир полон невероятных секретов и тайн. Что за порогом нашего коттеджа совсем другая жизнь, и я – другая.

Почему она молчала?

Над головой громыхает небо. Какой-то мужчина отталкивает меня в сторону, я резко и неуклюже врезаюсь спиной о кирпичную стену и поднимаю взгляд, изучая серые тучи.

Сердце дико стучит. Пытаюсь успокоить его и привести себя в чувства, но ничего не получается. Я не могу утихомирить мысли, не могу заткнуть глотку своим эмоциям, и я не могу притвориться, будто не слышала того, что мне сказал Ноа Морт. Все это останется со мной и впитается под кожу. И я ничего не смогу с этим сделать. Такова реальность.

Опускаю голову и вижу вывеску, светящуюся над дверью в обветшалый бар. Кружка пива переливается алыми огоньками, а я вдруг понимаю, что впервые хочу напиться. Мне незнакомо это ощущение. Никогда прежде я не стремилась забыться, выпив алкоголь, но я вообще сейчас себя не понимаю. Думаю, это и не я вовсе. Поэтому отлипаю от стены и на ватных ногах иду через улицу, в глубине души надеясь, что боль уйдет, едва я переступлю порог этого отвратительного заведения.

Прохожу в темное помещение, где в воздухе плавает узорчатый дым. Стойкий запах алкоголя врезается мне в лицо кувалдой, и я бы отшатнулась, если бы нашла в себе силы. С распростертыми объятьями меня встречают сырость, мрак и грязь, приклеивающаяся к подошве кед. И я плетусь вперед, поскрипывая, словно кости во мне трещат по швам.

В тусклом свете плавает пыль. Она оседает на плечи пожилого официанта, медленно протирающего сероватой тряпкой стаканы, и я спокойно присаживаюсь на кожаное, почти сломанное кресло, стукнув по барной стойке ладонью.