Смертельные враги
Шрифт:
Король сделался смертельно бледным; в его серых глазах сверкнула молния, и он посмотрел на Эспинозу, будто спрашивал: «Что это за человек?»
И даже Красная борода весь напрягся, поднес руку к эфесу шпаги и приблизился к королю, ожидая приказания немедля пустить ее в ход.
В ответ на немой вопрос своего повелителя Эспиноза пожал плечами и чуть шевельнул рукой, что означало:
– Я вас предупреждал... Оставьте его... Настанет пора, и мы все сделаем как надо.
Король Филипп, следуя совету своего инквизитора, и безусловно (хотя и против воли), заинтересованный
Его взгляд по-прежнему оставался пронзительные, но из безразличного он теперь стал зловещим.
Фауста, позабыв, что она откланялась, позабыв о самом короле, устремила на Пардальяна решительный взгляд, готовая принять его вызов, – и однако душа ее была столь возвышенна, что в то же время она восхищалась Пардальяном.
Восхищение же Эспинозы выразилось в следующем размышлении: «Нужно, чтобы этот человек во что бы то ни стало оказался на нашей стороне!»
Что до Красной бороды, то он удивлялся, почему король до сих пор не подал ему знака.
И лишь Пардальян улыбался своей простодушной улыбкой; казалось, он даже не догадывался, какую бурю вызвало его поведение, не догадывался, что рискует головой.
И все так же улыбаясь, все с той же простотой, все с той же прямотой, он, повернувшись к королю, сказал:
– Я прошу у вас прощения, сир, я, быть может, нарушил этикет, но меня извиняет то, что наш государь, король Франции (шевалье сделал ударение на последних словах), приучил нас к большой терпимости в этих вопросах – ведь в следовании всем придворным правилам есть что-то ребяческое.
Положение грозило сделаться смешным, иными словами – ужасным для короля. Совершенно необходимо было пресечь то, что Филипп счел дерзостью, или же попросту уничтожить шевалье своим презрением. Однако король решил проявить выдержку и поэтому вынужден был отвечать.
– Действуйте, сударь, так, как если бы вы стояли перед королем Франции, – сказал он, в свою очередь делая ударение на последних словах, голосом, едва слышным от переполняющей Филиппа ярости, и тоном, который заставил бы бежать без оглядки любого, кроме Пардальяна.
Но шевалье слыхивал и видывал и не такое. Он пребывал в хорошем настроении; кроме того, он с радостью убедился, что наконец-то задел гордость короля, донельзя не нравившегося ему.
А посему он не только не отступил, но даже легонько улыбнулся и склонился в изящном поклоне; в глазах его мерцало беспредельное ликование человека, который забавляется от души.
– Я благодарю Ваше Величество за позволение, дарованное мне с такой благожелательностью. Представьте себе, мне было бы крайне любопытно поближе взглянуть на пергамент, владелицей коего является принцесса Фауста. Он настолько занимает меня, что я без колебаний проехал всю Францию и всю Испанию с единственной целью удовлетворить свое любопытство, которое, я мог бы в том поклясться, разделите и вы, учитывая, что сей пергамент представляет определенный
И внезапно добавил с тем холодным спокойствием, что бывало порой ему присуще:
– Я совершенно уверен, что вы спрашивали этот пергамент у госпожи Фаусты, я совершенно уверен, что она вам ответила, будто не взяла его с собой и он спрятан у нее в надежном месте... Так вот! Это неправда... Этот пергамент – здесь...
И вытянув вперед руку, он почти коснулся груди папессы кончиком указательного пальца.
В его тоне звучала такая неодолимая уверенность, а жест оказался столь неожиданным и точным, что над актерами этой поразительной сцены на несколько секунд вновь нависло тяжелое молчание.
Эспиноза в очередной раз пришел в восхищение.
– Какой жесткий игрок!
Слова Пардальяна были правдивы и напугали Фаусту. Однако она не шелохнулась, а лишь горделиво вскинула голову. Надменная принцесса с холодным бесстрашием выдержала сверкающий взор шевалье, но внутри она так и кипела: «О! Дьявол!»
Король же заинтересовался странным посланником до такой степени, что даже позабыл смертельно оскорбившие его непринужденные манеры шевалье.
А тот продолжал:
– Ну же, сударыня, возьмите с вашей груди этот пресловутый пергамент да покажите-ка его нам, чтобы мы могли обсудить, насколько он ценен, ибо, если он интересует Его Величество короля испанского, то он интересует и Его Величество короля французского, коего я имею честь представлять здесь.
С этими словами Пардальян подбоченился и подкрутил ус. В его глазах бушевало такое пламя, в его жестах и речах сквозили такая сила и властность, что на сей раз и сам король невольно залюбовался этим человеком, который казался ему теперь представительным и величавым.
Фауста была не из тех женщин, что отступают перед подобными ультиматумами; она подумала: «Раз этот человек бьет самых искусных дипломатов своей откровенностью, почему бы и мне не воспользоваться той же самой откровенностью, словно грозным оружием, повернутым против самого шевалье?»
И она поднесла руку к груди, чтобы взять пергамент, который и в самом деле находился там, и развернуть его вызывающим жестом.
Но, надо полагать, в намерения короля не входило обсуждать этот вопрос с посланником Генриха, потому что он остановил ее, повелительно произнося:
– Я позволил принцессе Фаусте удалиться.
И Фауста отказалась от своего намерения. Она склонилась перед королем и, взглянув Пардальяну прямо в лицо, очень спокойно сказала:
– Мы еще встретимся, шевалье.
– Я в этом не сомневаюсь, – негромко отозвался Пардальян.
Фауста серьезно и одобрительно кивнула головой и медленно и величественно покинула зал, сопровождаемая Эспинозой: то ли желая оказать ей честь, то ли по какой другой причине, но он проводил принцессу до приемной. Там он оставил ее, а сам с заметной поспешностью вернулся назад, чтобы присутствовать при беседе короля и Пардальяна.
Когда великий инквизитор вновь занял свое прежнее место, король повелел:
– Извольте сообщить нам, господин посланник, цель вашей миссии.