Смертельные враги
Шрифт:
Посреди всеобщего смятения Пардальян один оставался неколебимо спокоен, словно он сказал и совершил нечто самое простое и самое естественное. Прервав тишину, в которой сгущалась угроза, звонкий голос вдруг зычно прокричал:
– О, блистательный Дон Кихот!
То был Сервантес, в очередной раз потерявший представление о реальности и выразивший свое восторженное восхищение этим образцом для своего будущего героя, которому благодаря его гению суждено было стать бессмертным.
Инквизитор наконец оправился от изумления, повернулся к кавалерам и, дрожа от ярости, еле слышно приказал:
– Схватить этого еретика!
И указал пальцем на Пардальяна.
Кавалеров было шестеро, и четверо из них были заняты тем, что удерживали пленника, дона Сезара. Те двое, к кому относился приказ, в нерешительности переглянулись.
Видя эту нерешительность, агент инквизиции перешел к угрозам:
– Повинуйтесь же, а не то, клянусь Господом...
Смирившись, эти двое тронулись с места. Но физиономия шевалье по-видимому не сулила им ничего хорошего, ибо они внезапно схватились за шпаги. Однако вынуть их из ножен они не успели. Стремительный, как молния, Пардальян сделал шаг вперед и выбросил вперед два кулака. Оба кавалера упали как подрубленные.
Тогда шевалье подошел к инквизитору так близко, что почти касался его одежды, и, глядя ему прямо в глаза, сказал ледяным тоном:
– Оставьте эту девочку.
– Вы применяете силу против служителя инквизиции, сударь; вы дорого заплатите за подобную дерзость! – проскрежетал тот, с ненавистью уставившись на Пардальяна.
– Ты, негодяй, кажется позволяешь себе угрожать дворянину?! Повторяю: оставь эту молодую особу в покое!
Инквизитор свирепо вскинулся:
– Только посмейте поднять на меня руку!
– Клянусь честью, я бы предпочел избавить себя от этого мерзкого прикосновения, но раз так надо...
В то же мгновение Пардальян наклонился, схватил инквизитора за пояс, приподнял его, невзирая на сопротивление, словно перышко, донес в вытянутой руке до калитки, толкнул ее ногой и безжалостно выбросил шпиона на улицу со словами:
– Коли дорожишь своими ушами, не вздумай появляться здесь до моего ухода!
Не обращая более на мерзавца никакого внимания, шевалье вернулся во дворик и резко сказал потрясенно смотревшим на него четырем кавалерам:
– Развяжите этого сеньора!
Они поспешно повиновались и, разрезая веревки, пытались объяснить:
– Извините нас, дон Сезар, ваше сопротивление инквизиции неминуемо стоило бы вам жизни... Мы бы очень горевали, потеряв Эль Тореро.
Когда Тореро был развязан, Пардальян пальцем указал им на калитку:
– Уходите!
– Мы – кавалеры! – надменно ответствовал один из них.
– Я не знаю кавалеры вы или нет, но действовали вы как полицейские ищейки... А потому уходите, если не желаете, чтобы я обращался с вами соответственно...
И он многозначительно взглянул на носок своего сапога.
Все четверо, пристыженные, согнулись и едва слышно бормоча проклятья, бешено вращая глазами, направились к выходу.
– Не так быстро, – крикнул им Пардальян, – вы позабыли избавить нас от этого.
Под «этим» подразумевались те двое, что были наполовину оглушены.
У четверых приятелей был довольно жалкий вид; они образовали нечто вроде упряжки: одни держали своих потерявших сознание сотоварищей за плечи, другие – за ноги, и так они двинулись к калитке; надо признать, что их уход оказался гораздо менее внушительным, нежели их приход.
Когда посторонние удалились, во дворе остались лишь хозяин, его дочь и служанки, внезапно возникшие из разных темных закутков; они разрывались между восхищением, которое им внушал этот необыкновенный человек, и страхом, что их обвинят в сообщничестве – к несчастью, это было весьма вероятно.
– Черт подери! Насколько легче здесь теперь дышится! – спокойно произнес Пардальян.
– Великолепный, блистательный, замечательный Дон Кихот! – возликовал Сервантес.
– Послушайте, милый друг, – обратился к нему Пардальян с тем кисло-сладким видом, что возникал у него в определенных обстоятельствах, – объясните мне наконец, кто этот Дон Кихот, о котором, не в упрек вам будь сказано, вы мне прожужжали за этот час все уши?
– Он не знает Дон Кихота! – сокрушенно воскликнул Сервантес, с комическим отчаянием воздевая к небу свои длинные руки.
Заметив малышку Хуану, он попросил ее:
– Послушай, красавица, поищи-ка хорошенько у себя в комнате, ты наверняка найдешь там осколок зеркала.
– Так далеко ходить нет надобности, сеньор, – со смехом ответила Хуана.
Порывшись за вырезом платья, прекрасная андалузка вытащила оттуда плоскую ракушку, покрытую каким-то блестящим, словно серебро, веществом.
Сервантес взял зеркало-ракушку и, отдавая ее с серьезным видом Пардальяну, отвесил ему низкий поклон.
– А ну-ка, шевалье, взгляните-ка вот сюда, и вы познакомитесь с этим замечательным Дон Кихотом, о котором я прожужжал вам все уши за последний час.
– Да, так мне и показалось, – пробормотал Пардальян, став на миг таким же серьезным, как Сервантес.
А потом заметил, пожав плечами:
– Говорил же я вам: ваш Дон Кихот – настоящий безумец.
– Почему? – изумленно спросил Сервантес.
– Да потому, – строго продолжал Пардальян, – что человек, наделенный здравым смыслом, никогда бы не совершил здесь все те безумства, которые только что натворил этот сумасшедший... Дон Кихот.
Эль Тореро и Жиральда подошли к шевалье, и дон Сезар сказал дрожащим от волнения голосом:
– Я стану благословлять тот миг, когда мне выпадет счастье умереть за храбрейшего из рыцарей, какого я когда-либо встречал.
Жиральда же не сказала ничего. Она лишь взяла руку Пардальяна и грациозно-простодушным жестом быстро поднесла ее к губам.