Смертельные враги

Зевако Мишель

– Это дети! – бросил Эспиноза презрительно. – Кто же советуется с детьми... Их наказывают, вот и все.

– Дети! И вы можете говорить такое! Эти «дети» вправе сказать вам, – и весьма резонно, – что как раз вы и вам подобные являетесь – нет, к несчастью, не безобидными детьми, а настоящими взрослыми буйно помешанными, которых ради всеобщего блага следовало бы уничтожать без жалости. Черт подери, сударь, зачем вы во все вмешиваетесь? Дайте людям жить в свое удовольствие и не пытайтесь навязать им счастье, воспринимаемое ими – справедливо это или нет – как ужасное несчастье.

– Стало быть, – спросил Эспиноза, вновь обретший свой спокойный и невозмутимый вид, – вы полагаете, будто счастье заключается в том, чтобы жить в свое удовольствие?

– Сударь, – холодно ответил

Пардальян, – мне думается, что, прикрываясь маской человеколюбия и бескорыстия, вы ищете прежде всего собственного счастья. Так вот – вы ни за что не найдете его в том ужасном господстве, о котором мечтаете. В путешествиях, в которых я провел большую часть своей жизни, я усвоил некоторые идеи, – хотя они и покажутся вам странными, они весьма в чести у многих и многих. Таких, как я, немало – побольше, чем вы думаете, и мы хотим иметь свою долю солнца и счастья. Мы полагаем, что жизнь была бы прекрасна, если бы мы прожили ее, как люди, а не как хищные волки, и мы не хотим жертвовать своей долей счастья, как того требует аппетит горстки честолюбцев, носящих титулы королей, принцев или герцогов. Вот почему я говорю вам: не заботьтесь вы так рьяно о других, принимайте жизнь такой, какая она есть, берите от нее все, что можно взять на этом коротком пути. Любите солнце и звезды, летнюю жару и зимние снега, но главное – любите любовь, в ней – весь человек. И оставьте каждому ту долю, что ему причитается. Так-то вы и найдете счастье... Во всяком случае, коли уж вы испанец, оставайтесь испанцем, а уж мы, с вашего позволения, у себя дома и сами как-нибудь справимся. Не пытайтесь, явившись во Францию, навязывать нам ваши зловещие идеалы... Так будет лучше для нас... и для вас.

– Итак, – заключил Эспиноза, никак не выражая своей досады, – мне не удалось убедить вас. Но если я потерпел неудачу, излагая общие соображения, быть может, я буду более счастлив, предложив вашему вниманию некий частный случай.

– Говорите, говорите, – сказал Пардальян, по-прежнему внимательный и сосредоточенный.

– Вы, сударь, – начал Эспиноза без малейшей иронии, – вы – настоящий рыцарь, всегда готовый вытащить из ножен шпагу в защиту слабого против сильного, неужто вы откажетесь поддержать своей шпагой правое дело?

– Ну это как посмотреть, – невозмутимо ответил шевалье. – То, что кажется вам благородным и справедливым, мне может показаться низким и гнусным.

– Сударь, – спросил Эспиноза, глядя ему прямо в лицо, – позволите ли вы, чтобы на ваших глазах совершилось хладнокровное убийство, даже не попытавшись вмешаться, дабы защитить жертву?

– Конечно же, не позволю!

– Так вот, сударь, – раздельно произнес Эспиноза, – требуется помешать убийству.

– Кого же хотят убить?

– Короля Филиппа, – сказал великий инквизитор с видом искренне взволнованного человека.

– Черт подери, сударь, – ответил Пардальян, и на лице его вновь появилась насмешливая улыбка, – мне, однако, казалось, что Его Величество в состоянии сам себя защитить!

– Да – в обычных обстоятельствах. Но в данном конкретном случае – нет. Его Величество оказывается совершенно беззащитным перед лицом нависшей над ним угрозы.

– Объяснитесь же, сударь, – попросил заинтригованный шевалье.

– Некто, человек честолюбивый, поклялся убить короля. Он подготовил свое злодеяние исподволь, загодя. В эту минуту он уже готов нанести удар, и мы бессильны что-либо предпринять против этого негодяя – ему удалось с поистине дьявольской ловкостью влюбить в себя всю Андалузию; поднять на него руку, попытаться хотя бы арестовать его означает вызвать волнения, грандиозные волнения. Ибо для того, чтобы поразить его и спасти короля, понадобится пронзить тысячи тел, которые встанут живой стеной между этим человеком и нами. Король вовсе не то кровожадное существо, каким вы себе его представляете, он предпочтет предать себя в руки Господа Бога и храбро встретить смерть, лишь бы не обрекать на гибель множество невиновных, сбитых с пути истинного происками этого честолюбца. Но мы, чей священный долг – хранить дни Его Величества, ищем способ остановить преступную руку, прежде чем она совершит свое

злодеяние, и не дать разбушеваться народному гневу. Вот почему я спрашиваю вас – согласны ли вы помешать этому чудовищному преступлению?

– Существо дела заключается в том, – сказал Пардальян, старавшийся прочитать истину в голосе и в выражении лица великого инквизитора, – что, хотя я и не питаю симпатии к королю, речь идет о преступлении, и я не могу хладнокровно позволить ему свершиться, если от меня зависит ему помешать.

– Раз так, – живо откликнулся Эспиноза, – король спасен, а вам обеспечено большое состояние.

– Мое состояние и так достаточно велико, не заботьтесь о нем, – засмеялся шевалье, лихорадочно размышляя. – Объясните-ка лучше, как я смогу выполнить в одиночку то, чего не может сделать святая инквизиция, несмотря на свое необъятное могущество.

– Все очень просто. Предположим, случается нечто такое, что останавливает этого человека еще до того, как он совершит свое преступление, причем так, что нас никак не удастся обвинить в соучастии. Король спасен, и нам не приходится бояться никаких волнений, а это самое существенное.

– Не думаете же вы, однако, что я стану убивать его!

– Конечно, нет, – поспешно ответил Эспиноза. – Однако вы можете затеять с ним ссору и вызвать его на честную дуэль. Этот человек храбр. Но ваша шпага непобедима. Исход встречи предрешен, для вашего соперника это верная гибель. Что до всего остального, то толпа, как я предполагаю, не станет поднимать бунт из-за того, что какой-то чужестранец затеет ссору с Эль Тореро и злополучный удар шпаги убьет этого совершенно неугомонного наглеца... Это и есть тот самый частный случай, о котором я вам говорил.

«Да, я правильно угадал, – подумал Пардальян. – Несчастного принца ожидает вероломный удар, и этот служитель Бога почему-то считает, что я соглашусь исполнить его замысел».

Он поморщился, отчего усы его взъерошились:

– Так вы говорите – Эль Тореро?

– Да, – ответил Эспиноза, начиная беспокоиться. – Или у вас есть личные причины пощадить его?

– Сударь, – не отвечая на вопрос, с каменным лицом сказал Пардальян, – я мог бы вам доказать, что эта история с заговором выдумана от начала до конца... но я ограничусь тем, что замечу: вы мне предлагаете самое обычное убийство, и я не стану в нем участвовать.

– Почему? – тихо спросил Эспиноза.

– Ну, – процедил Пардальян сквозь зубы, – прежде всего потому, что убийство – это низкий, подлый поступок, и уже одно то, что мне осмелились его предложить, что меня сочли способным пойти на подобное, является для меня смертельным оскорблением, и мне следовало бы заставить вас извиниться передо мной, но я помню, что совсем недавно вы сохранили мне жизнь, не пожелав подать знака убийцам, которых вы сами везде и понаставили ради моей скромной персоны. Однако берегитесь! Терпение никогда не относилось к числу моих добродетелей, и ваши оскорбительные предложения, которые я выслушиваю вот уже битый час, освобождают меня от всяких обязательств по отношению к вам. Впрочем, вы можете не понять эти причины, так что мне, как ни странно, придется их вам объяснить. Коротко говоря, я предупреждаю вас, что дон Сезар принадлежит к числу моих друзей. Я хочу дать вам и вашему хозяину совет: не предпринимайте ничего дурного против этого молодого человека.

– Почему? – повторил свой вопрос Эспиноза так же тихо.

– Потому что я питаю к нему симпатию и не желаю, чтобы его трогали, – холодно ответил шевалье и поднялся с места.

На губах Эспинозы появилась еле заметная улыбка; он тоже поднялся.

– Я с сожалением вижу, что мы не созданы для того, чтобы понять друг друга, – сказал он.

– Я это увидел с первого же взгляда... – отозвался Пардальян по-прежнему холодно. – Я даже сказал об этом вашему хозяину.

– Сударь, – бесстрастно произнес великий инквизитор, – я дал вам слово, что вы покинете дворец живым и невредимым. И если я держу свое слово, то только потому, что уверен: мы еще встретимся с вами, и тогда я раздавлю вас без всякой жалости, ибо вы стали препятствием для моих долго и терпеливо вынашиваемых планов... Ступайте же, сударь, и берегитесь.