Смертельные враги
Шрифт:
«Бедный я, бедный!» – подумал шевалье, сохраняя, однако, невозмутимость.
– Эскорт принцессы Фаусты! – приказал Эспиноза отрывистым голосом.
Фауста смотрела и слушала с неизменным спокойствием...
Пардальян небрежно прислонился к двери, через которую он вошел, и горделивая улыбка озирала его тонкое лицо при виде неслыханных мер предосторожности, принятых против одного-единственного человека – против него самого! Однако в глубине души он вполне искренне и нещадно ругал себя.
«Чума меня забери! – думал он. – И надо мне было выступать в роли верного слуги этой противной Фаусты! Какое мне было дело до ее разногласий с этим главой инквизиции – а он кажется мне грозным бойцом, несмотря на все его елейно-медовые ужимки, и уж во всяком случае он не умалишенный вроде меня: взять хотя бы этих великанов-монахов или солдат, которых он сюда нагнал!.. Разрази меня гром!.. Неужто я так и останусь до конца моих дней все тем же взбалмошным и неосмотрительным юнцом, который не способен ни на какое мало-мальски разумное и трезвое суждение?! Чтоб мне несколько лет клацать зубами от болотной лихорадки! Это же подумать только, в какое осиное гнездо завела меня моя дурацкая страсть вмешиваться в чужие дела. Да если бы мой бедный батюшка видел, какую жестокую шутку сыграла надо мной моя собственная глупость, он бы долго и справедливо бранил своего непутевого сынка!.. Да, пожалуй, и мой новый друг Сервантес угостил бы меня своей вечной присказкой: «Дон Кихот!», посмотрев, как меня обложили в норе, словно несмышленого лисенка!»
Но очень скоро в настроении шевалье произошла обычная для него перемена: теперь, когда он должным образом отчитал себя, в нем вновь заговорила его беззаботность:
– Ба, в конце концов, я еще не умер!.. И не такое видывали!
И он улыбнулся своей лукавой улыбкой. А Эспиноза, по-видимому, неверно истолковав эту улыбку, продолжал с неизменно серьезным видом:
– Будет ли вам угодно настежь открыть дверь, к которой вы прислонились, господин де Пардальян?
Не говоря ни слова, Пардальян молча сделал то, о чем его просили.
За дверью обнаружилась железная решетка. Отступление с этой стороны было, таким образом, отрезано.
– Тысяча чертей! – пробормотал Пардальян.
И он невольно покосился на окно.
В тот же миг в тишине, нависшей над этой фантастической сценой, раздался легкий щелчок, и в комнате воцарился полумрак.
Эспиноза подал знак, и один из монахов открыл окно; как и дверь, оно теперь было забрано снаружи железным занавесом.
«Проклятие! – мысленно яростно прорычал Пардальян. – До чего же мне хочется задушить его!»
В этот момент в коридоре показались Шалабр, Монсери и Сен-Малин.
– Сударыня, – объявил Эспиноза, – вот ваш эскорт. Вы свободны.
– До свидания, шевалье, – сказала Фауста, никак не проявляя своего волнения.
– До свидания, сударыня, – ответил Пардальян, глядя ей прямо в лицо.
Эспиноза проводил ее; когда они проходили через потайную комнату между выстроившимися в две шеренги стражниками, Фауста произнесла чуть слышно, холодным тоном:
– Надеюсь, что он не выйдет отсюда живым. Несмотря на всю свою выдержку, великий инквизитор невольно содрогнулся.
– И однако же, сударыня, он поставил себя в подобное положение ради вас! – с необычной для себя резкостью воскликнул он.
– Что за важность! – откликнулась Фауста. И добавила презрительно:
– Неужто вы так слабы духом, что позволяете себе останавливаться перед чем-то, поддавшись одним только чувствам?
– Мне казалось, вы его любите? – спросил Эспиноза, пристально глядя на нее.
Теперь настал черед Фаусты вздрогнуть. Вся напрягшись, задыхаясь, она прошептала:
– Вот потому-то я и желаю так страстно его смерти!
Эспиноза, не отвечая, взглянул на нее, а затем, церемонно поклонившись, приказал:
– Проводите принцессу Фаусту со всеми подобающими ей почестями.
И в то время как медленной и величественной поступью Фауста проходила перед салютовавшими ей солдатами, Эспиноза возвратился к спокойно дожидавшемуся его Пардальяну и продолжил как ни в чем не бывало только что прерванную беседу:
– Кабинет, где мы находимся, – это чудо машинерии, творение арабских мастеров, не знающих себе равных в искусстве механики. С того самого мгновения, как вы сюда вошли, вы были в мой власти. Я смог, ничем не привлекая вашего внимания, отдать приказы, которые исполнялись бесшумно и мгновенно. Я сумел бы одним движением, значение которого вы бы даже и не поняли, заставить вас исчезнуть в долю секунды – в полу, на котором вы стоите, как и повсюду здесь, скрыт механизм... Согласитесь – все было замечательно придумано, чтобы свести на нет всякую попытку сопротивления.
– Согласен, – произнес Пардальян почти не разжимая губ, – вы в совершенстве владеете искусством устраивать западни.
На лице Эспинозы промелькнула тонкая улыбка, и, никак не обращая внимания на слова шевалье, он продолжал:
– Вы видите, господин де Пардальян, если я пошел навстречу вашим просьбам, то исключительно из уважения к вашей особе. А что до количества воинов, выставленных мною в противовес вам, то оно красноречиво говорит о том восхищении, какое я испытываю перед вашей необыкновенной силой и отвагой. А теперь, когда вы увидели, что я согласился на ваши условия, лишь желая оказать вам любезность, я спрашиваю вас: не согласитесь ли вы побеседовать со мной?
– Как, сударь! – воскликнул Пардальян. – Вы с таким пылом доказываете мне то, что и так ясно, как Божий день? Я всецело в вашей власти, я, можно сказать, связан по рукам и ногам, и вы еще спрашиваете меня, соглашусь ли я с вами побеседовать?.. Клянусь честью, вот занятный вопрос!.. Если я откажусь, ваши агенты, которых вы тут повсюду расставили, набросятся на меня и изрубят на мелкие кусочки, словно рябчика на паштет... Если только прежде вы сами движением, значение коего я даже и не пойму, аккуратно не отошлете меня к праотцам, приказав обрушить пол, в который искусные арабские мастера встроили разные механизмы... Если же, напротив, я соглашусь, то не станете же вы думать, будто меня вынудил к этому страх?
– Это справедливо! – коротко ответил Эспиноза. Он повернулся к своим людям:
– Пусть все удалятся. Вы мне больше не нужны. Бесшумно, соблюдая образцовый порядок, воины тотчас же удалились, оставив все двери распахнутыми настежь.
Эспиноза повелительно кивнул, и доминиканец и оба монаха тоже исчезли.
В тот же миг железные решетки, закрывавшие дверь и окно, словно по волшебству взмыли вверх, и только широкий проем, ведший в потайную комнату, где еще секунду назад находились люди Эспинозы, по-прежнему отмечал то место, где первоначально стоял книжный шкаф.