Смертельные враги

Зевако Мишель

Пардальян пожал плечами и даже не стал приближаться к двери и тщательно ее осматривать. К чему напрасно тратить силы? Надо полагать, вскоре они ему понадобятся для сопротивления убийцам.

Наученный горьким опытом, он ступал очень аккуратно, проверяя ногой пол, опасаясь какого-нибудь подвоха, ибо постоянно помнил о фантастических механизмах, жертвой которых он стал.

В куче инструментов он выбрал железную дубинку, снабженную острыми шипами, и, кроме того, взял нож с широким и коротким лезвием – на тот случай, если кинжал и шпага притупятся

или сломаются во время неизбежной, как он догадывался, схватки.

Шевалье оттащил в угол массивный дубовый табурет, на котором, по всей видимости, обычно восседал палач, и уселся на него; шпагу и кинжал он держал в руках, нож засунул за пояс, а дубинку положил на пол неподалеку от себя. Затем он принялся ждать, рассуждая следующим образом:

«Итак, меня смогут атаковать только в лоб!.. Разве только стены раздвинутся, чтобы удобнее было напасть на меня сзади. Следовательно, я могу по крайней мере хотя бы немного отдохнуть... если мне позволят это сделать.»

Сколько времени он провел так? Наверное, не один час. Пока он метался в поисках выхода, азарт борьбы, движение, тоска и тревога не давали ему думать о еде, но теперь, когда он был неподвижен и относительно спокоен, голод настойчиво напомнил о себе. Кроме того, у шевалье явно начиналась лихорадка – его сжигала неумолимая жажда, принося ему жестокие мучения.

Пардальян не осмеливался сдвинуться с места, не осмеливался ничего предпринимать: он боялся, что на него накинутся в тот момент, когда он меньше всего этого ожидает. Отяжелевшие веки опускались помимо его воли, и ему приходилось предпринимать неимоверные усилия, чтобы бороться с наваливающимся на него сном.

Тогда-то ему впервые и пришла в голову ужасная мысль, что Эспиноза, быть может, уже начал осуществлять свой поистине дьявольский замысел – уморить его тут, лишив еды и питья. От этой мысли он вздрогнул, стремительно вскочил на ноги и воскликнул, взмахнув рукой с зажатым в ней кинжалом:

– Клянусь Пилатом! Не будет такого, чтобы я, как дурак, ждал смерти и ничего не предпринял для избавления от нее...

Дверь, которая своим устрашающим видом поначалу отпугнула его, теперь неумолимо притягивала к себе его взор, и он сформулировал свою мысль вслух:

– Кто сказал, что она заперта?.. Почему бы мне самому не убедиться в этом?

С этими словами Пардальян взошел по трем ступенькам и оказался у двери. Тяжелые задвижки, тщательно смазанные, легко и бесшумно скользнули в сторону.

Сердце гулко билось в его груди; он внимательно осмотрел запор. Тот был закрыт и выглядел весьма прочно.

Мощным рывком Пардальян потянул дверь на себя, она не поддалась. Она даже не шелохнулась.

Тогда он оставил сам замок в покое и принялся изучать дверную раму и замочную коробку. И едва подавил радостный крик.

Эта коробка держалась на двух винтах с большими круглыми головками. Отвинтить ее не составляло ни малейшего труда; для осуществления подобной операции в комнате было множество подходящих инструментов.

Он немедленно отыскал

нечто железное и заостренное, которое и послужило ему отверткой; работая, он говорил себе: «Трижды глупец! Если бы я подошел к этой двери сразу, меня давно бы здесь не было!.. Но кто же мог подумать...»

И добавил с беззвучным смехом: «Проклятье! Я. кажется, догадался!.. Люди, которых сюда обычно приводят, всегда закованы в цепи, их сопровождают стражники... Иначе здесь не допустили бы такой промашки и закрепили бы замок получше... Эспиноза забыл одну мелочь... Он забыл, что у меня свободные руки... а раз так, я этим воспользуюсь.»

Времени, чтобы вывинтить оба винта, понадобилось меньше, чем для написания этих строк. Прежде чем попытаться открыть дверь, Пардальян секунду колебался. Капли холодного пота выступили у него на лбу, он прошептал:

– А что если она закрыта на задвижки и с той стороны?..

Но он тут же встряхнул головой, схватил обеими руками огромный запор и потянул его к себе: замочная коробка с грохотом упала на ступени, дверь отворилась.

Пардальян с исступленно-радостным воплем ринулся вперед. Он вдохнул воздух полной грудью. Он не сомневался – теперь он спасен.

Ну, конечно: ведь он сам слышал, что Эспиноза хотел заставить его войти в камеру пыток; здесь он должен был найти свой конец. Однако по неведомой ему причине никто в этой жуткой комнате не появился, а может быть, Эспиноза и впрямь намеревался попросту уморить его тут голодом и жаждой.

Но если он вышел живым из этой камеры ужасов, которая должна была стать его могилой, то, стало быть, ему больше нечего бояться, потому что козни инквизитора должны были остаться за ее порогом. Эта мысль казалась Пардальяну такой ясной, логичной и очевидной, что он ощутил прилив новых сил и огромную радость.

Конечно, он пока не обрел свободу, и до этого было еще далеко. Но теперь – он был в этом уверен – его уже не преследовали невидимые враги, теперь – он дал бы руку на отсечение! – он ступал по твердой, надежной почве. Он уже не шел, как ранее, заданным путем, подталкиваемый с дьявольской ловкостью во всяческие засады, и его не подводили всякий раз к определенной цели, чтобы в конце концов обеспечить заранее задуманную развязку. Да, теперь он был спасен. Остальное – то есть свобода – легко обретется, если не терять хладнокровия (а он уже полностью пришел в себя), ловкости и терпения.

Пардальян прошептал с радостным вздохом:

– Уф, я начинаю верить, что выберусь отсюда!

На всякий случай он настежь распахнул дверь, оставшуюся у него за спиной, и огляделся вокруг. Он находился в некоем подобии маленькой прихожей; прямо перед собой он увидел приоткрытую дверцу. Он потянул ее на себя и шагнул за порог. Теперь он очутился в узком проходе, который был хорошо освещен благодаря окошку, расположенному справа под самым потолком.

– Ого! – восторженно воскликнул шевалье. – Вот наконец-то и небо! Гром и молния! А я уж думал, что больше никогда его не увижу.