Смертельный вояж
Шрифт:
– Слушай, есть такая поговорка: не хочешь жрать, не мучай брюхо.
– А ты? – предложил Глеб.
– Мне лучше повременить, – отказался Костя. – До полного восстановления организма.
Не настаивая, Глеб закрыл крышку судка и убрал его в сумку. Плохое предчувствие усилилось. Некстати вспомнилось, что бойцы перед боем старались не есть, опасаясь осложнений при пулевом ранении в живот. Не потому ли Костя, славящийся обжорством, отказался от угощения?
Нет, вздор! У страха глаза велики!
Успокаивая себя таким образом, Глеб сосредоточился на работе.
Еще несколько объектов было отработано без сучка без задоринки. Утомленное за день солнце катилось к горизонту, приближался конец трудового дня. Глеб чувствовал себя выжатым как лимон: ему приходилось быть вдвойне внимательным, потому что состояние напарника к вечеру опять ухудшилось. Пот снова катился по его вискам, появилась испарина над губой, глаза лихорадочно блестели, речь стала сбивчивой. Глеб не мог понять почему, но даже Костин голос сегодня раздражал его, не говоря уж о манере непрерывно облизывать пересохшие губы. Сегодня Костя не вызывал у Глеба ни симпатии, ни доверия, поэтому он наблюдал не только за окружающей обстановкой, но и за напарником.
Взвизгнув тормозами, микроавтобус остановился возле очередного отделения банка.
– Слава богу, последний объект на сегодня, – пробурчал Глеб, открывая дверь. – Устал как собака. Врагу не пожелаешь такой работенки.
Костя усмехнулся, выпрыгивая из машины вслед за ним.
– Считаешь, все так плохо?
– Считаю, что могло быть и лучше.
– Главное, чтобы хуже не стало…
– Не каркай, а? Без тебя тошно.
Костя, прищурившись, посмотрел на него, словно собираясь сообщить что-то важное, но передумал. Глеб бросил на напарника холодный взгляд и вошел в дверь.
Покончив с инкассацией, они покинули банк, провожаемые завистливыми взглядами служащих, которым наверняка тоже хотелось на волю.
Глеб вышел первым и настороженно осмотрелся. Улица была практически безлюдной, зато припаркованных машин было много, и за их тонированными стеклами мог прятаться кто угодно.
– Давай!
Глеб пропустил Костю вперед и, следуя за ним, украдкой изучал напарника. То, что он видел, ему определенно не нравилось. В Косте не было обычной вальяжной расслабленности – и походка, и какая-то скованность в движениях, и наклон спины заставляли заподозрить, что он готовится к прыжку или бегству. Но куда ему прыгать или бежать, если он не спортсмен, а инкассатор? Что он задумал? Почему то потеет, то трясется? И почему не смотрит по сторонам, словно знает, что ничего не случится?
Или знает, что как раз случится?
Не сбавляя шага, Глеб расстегнул кобуру на бедре и положил ладонь на прохладную рукоятку пистолета. На мгновение стало неловко, что он настолько не доверяет напарнику, но затем он успокоился мыслью о том, что береженого Бог бережет.
Они подошли к микроавтобусу, и тут же раздался щелчок – привычный звук разблокированных Василием дверей. А дальше были сплошные неожиданности.
Уронив мешок с деньгами на асфальт, Костя прыгнул внутрь, и Глеб услышал сухой резкий треск, который не мог спутать ни с чем: прозвучал выстрел. В следующее мгновение, как при замедленной съемке, он увидел лицо развернувшегося Кости и направленный на себя пистолет.
Глеб отреагировал молниеносно, выстрелив ему в правое плечо. Костя выронил оружие, схватился за руку и, скрутившись от боли, вывалился наружу.
Глеб оглянулся. К нему бежали двое – наверняка Костины сообщники. Они даже не потрудились надеть маски, настолько были уверены в себе или обдолбаны наркотиками. Первый, коренастый, с лицом, похожим на недопеченный блин, на бегу целился в Глеба. Второй, не настолько тупой, остановился, прежде чем выстрелить.
Пригнувшись, Глеб услышал, как пуля с разочарованным стоном срикошетила от борта фургона. Раздались еще два выстрела, но ни один не достиг цели.
Сидя на корточках, Глеб пальнул в круглолицего и со злорадным удовлетворением увидел, как того отбросило в сторону – прямо на капот стоявшего рядом автомобиля. Второй упал на колено, готовясь открыть прицельный огонь.
Состязаться с ним в меткости Глеб не стал, как не стал добивать стонущего Костю. Подхватив мешок с деньгами, он нырнул в микроавтобус. Тут-то пуля его и достала. Было ощущение, будто ломом саданули под ребра.
Ловя ртом воздух, Глеб заперся изнутри и пополз к водительскому сиденью.
– Василий! Вася, ты как?
Ответа не было. Снаружи еще пару раз выстрелили, и стало тихо, если не считать криков осмелевших зевак. Сквозь лобовое стекло Глеб увидел, как рядом сорвалась с места и, виляя, понеслась по улице неприметная темно-синяя машина. Костю преступники с собой не прихватили. Но Глебу не было до него дела. Сейчас его волновал только Василий.
Водитель сидел не как обычно, а привалившись к окну, и голова его бессильно склонилась к плечу. Стекла и обшивка были забрызганы мелкими темно-красными каплями, как если бы кто-то давил здесь спелые вишни. У Глеба перехватило дыхание. Впрочем, трудно дышать ему стало еще после того, как его продырявил налетчик.
– Василий, – позвал он, осторожно прикасаясь к неподвижному плечу, – отзовись! Не надо умирать! Не вздумай умирать, ладно?
Но тот оставался глух к просьбам и уговорам. Он уже сделал свой выбор. Безвозвратный и окончательный. Тормошить его было бесполезно.
– Прости, брат, – прошептал Глеб, закрывая ему глаза. – Не успел я, прости…
Из уголка рта Василия сбежала струйка крови, как будто он попытался сказать что-то в ответ, но не смог. Глеб часто заморгал, стараясь справиться с комком, подступившим к горлу. Сперва Юрчик, теперь Василий… Все как сговорились! Сами уходят, а его бросают. Живи, мол, как знаешь. Нам пора.
Чтобы не заплакать, Глеб изо всех сил врезал кулаком в перегородку и тут же, задохнувшись, скорчился от боли. Не в кулаке – в левом боку. Туда будто пылающий факел приложили, так жгло. Пуля, мать ее хлоп! Внутри засела или насквозь прошла?
Пытаясь определить это, Глеб приложил к ране ладонь, но не нащупал ничего, кроме липкой горячей крови. Рубаха и брюки успели промокнуть насквозь, в левой туфле хлюпало.
«Вот загнусь сейчас от потери крови – и к вам!» – пообещал Глеб Юрчику и Василию, но вместо этого нажал на кнопку сигнала тревоги. Жест совершенно ненужный: к месту налета уже спешили – завывание сирены отчетливо выделялось на фоне городского шума.