Смертеплаватели
Шрифт:
Хмурая и неуютная, прошлая Вселенная породила Программиста, завещавшего нам законы природы. Он возник путём слияния всех тамошних разумных рас. Абсолютный ноль температур и скорость света, периодическая таблица элементов и строение атома, — всё было задумано, и рассчитано, и вложено в «сингулярную точку» небытия учёными материнского Космоса. Они (Он) заботились (-лся) о нас, чьи предки тогда ещё не возникли даже в виде коацерватных капель. Они (Он) хотели (-л), чтобы Дом Детей был светлее, просторнее и лучше приспособлен для жизни, чем их (Его), родительский. Им (Ему) это удалось; удастся и нам, вернее, Ему — Мне — грядущему эволюционному богу.
Вот Цель, общая для рода человеческого и личная — для каждого из живущих! Одухотворение — всегда оправданно: в Духе мы вынашиваем следующее,
…А почему — каждый? Каждые! Может родиться и несколько мирозданий сразу, коль скоро таков замысел Программиста. Несколько домов разума, между которыми рано или поздно начнутся путешествия. Домов с различной архитектурой. Несколько — или мириады?! Какой безграничный выбор для грядущих рас — где жить, где быть счастливее…
В буре деяний, в волнах бытия Я подымаюсь, Я опускаюсь… Смерть и рождение — Вечное море; Жизнь и движение В вечном просторе… Так на станке преходящих веков Тку я живую одежду богов [99] .И это — навсегда. По крайней мере, очень надолго. Пока эволюция Духа не обретёт иные пути, быть может, свободные от необходимости творить материальные носители.
И ещё одно. Понятие любви уходит из ведения поэтов и становится инженерной категорией. Бог есть Любовь — значит, Программист есть Созидатель. Наше — сознательное ли, интуитивное — участие в процессах созидания суть любовь практическая. Она может выражаться деторождением, творчеством — или развёртыванием нового Космоса, где родятся новые разумные расы.
99
Строки из «Фауста» Гёте. Пер. Н. Холодковского.
Сияют гигантские ореолы вселенских Душ. Они погружаются в окутанную туманами гладь Абсолюта, Причинного Океана… тонут в ней… что дальше? Безусловно, и ТАМ не погаснет ни одна искорка — индивидуальное сознание, и будем мы все живы в вечности. Но что же представляет Собой сам Океан, какие у Него цели, куда направлено Его развитие?… Да можно ли вообще применять понятия целей, развития — к Абсолюту, безначальному и непостижимому?…
…Можно. Воображать Колыбель Миров застывшей и бесцельно существующей — нелепее стократ, в духе самых косных древних религий.
Родился ли Абсолют из материальных процессов — или сам породил материю? Господь ли Он изначальный — или венчающее эволюцию всемогущее Создание?
Честно говоря, пока для нас это не столь важно. Несомненно одно: коль скоро Творец имеет нужду творить, Он не застыло-совершенен. Поскольку приемлет Он всё новые, окончившие цикл универсумы, — у Него есть некие намерения. Есть будущее. Есть возможность качественных изменений… Каких?!
В своё время узнаем. Быть может, уже став Им.
XXIV. Смертный бой
Безымянный ужас и извращённый восторг в одно и то же время.
Среди ночи проснувшись в своей постели, в доме на Тугоркановом, я увидел вокруг сразу всю развёртку мира. Во всяком случае, несколько мест, разделённых громадными расстояниями. Особое зрение, превосходившее даже динамику, позволило мне наблюдать их одновременно.
Вот обстроенная пышными, тяжёлыми зданиями площадь в Константинополе. С факелами в руках собирается народ. Мужи в долгих одеяниях, матроны с покрывалами на головах, священники и монахини. Центром группы кажется бледная темноволосая
Другая площадь — на скрещении утоптанных проспектов, у подножия пирамиды, скалящей страшные маски по граням уступов. Там царит туманный день. У индейца Ахава своя, жутковатая компания: медленно сбредаются вместе дряхлые старцы, полуголые и напудренные, увешанные драгоценностями, увенчанные чудовищными «шляпами» из цветов, перьев и звериных голов.
А вот ночной полуразрушенный город; под ногами у людей угадываются остатки древней мостовой. Не слишком велика эта тесная группа среди могучих руин, переплетённых лианами, тонущих в зелени. Светит прожектор с подогнанного грузовика, шарят лучи ручных фонариков. Рядом со строгим, подтянутым Тан Кхим Таем становятся молодые, скромно одетые кхмеры; ближе всех — изящная, коротко стриженная женщина с печальными глазами цвета кофе.
Морской берег, простор, удар волны! Мечутся языки большого костра, мечутся тени. К философу Левкию, встрёпанному и воинственному, сидящему прямо на песке, подсаживаются кружком молодцы в коротких одеждах, загорелые нищие, женщины — одна даже с корзиной рыбы…
Аиса посреди зимней степи встречает конных девушек. И здесь у многих в руках огонь — подожжённые сучья или пучки хвороста. Храпят коротконогие кони, налетевший ветер со снегом взвивает чёрные гривы всадниц; кони пляшут, усмиряемые маленькими твёрдыми руками, гортанно перекликаются амазонки…
Абсолют великий! Я не только вижу, но и слышу то, что происходит в далёких краях. Но, в отличие от зрелищ (изображений?), звуки смешиваются, наслаиваются. Нужно внимание, чтобы выделить для себя говор на том или ином языке, плеск прибоя, шелест листвы. Лишь самое громкое, резкое прорывается через слитный гул: пронзительное ржание коня, лязг доспехов, военная команда или громкий возглас молящегося.
…Вот новость — оказывается, я тоже не один! И уже не в постели, в своей спальне на втором этаже, а на песчаном берегу Днепра, перед мощно несущейся свинцовой рекою. Новолуние; едва рисуется на звёздном фоне башня-колокольня Лавры. Холодно, влажно; на мне фуражка, куртка и шарф, — когда только успел одеться? Но главное иное: кто же собрался вокруг меня, кому я пожимаю руки, кого целую и хлопаю по плечам? Живые ли это родичи, друзья — или искусно вылепленные фантомы? Впрочем, не имеет значения: все формы воплощения духа теперь условны, был бы дух! Прижавшись к мягкой дрябловатой щеке своей матушки, тряхнув увесистую руку отца, съездив по острым лопаткам отрешённого Женьку Полищука (в его глазах вопрос — «а что это я тут делаю?») обменявшись церемонным рукопожатием с Равилем, чмокнув куда-то в ухо Ладу Очеретько и поклоном приветствовав Хрузина, — я занимаю место среди своих… Нет только Кристины. Впрочем, последнему обстоятельству не удивляюсь. Крис всегда уклонялась от любой борьбы…
То, что происходит затем, ещё менее постижимо, чем моё дальнее слухозрение. Пожалуй, это вообще вне восприятия органов чувств. Разом над куполами Софии Цареградской, над пирамидами Юкатана, скалами Причерноморья и каналами Ангкора, над Тугоркановым островом и над завьюженной степью где-то к югу от Киева, — повсюду начинает опускаться мгла. Нет, не физически существующая. Никаких видимых фантомов, чудищ Лавкрафта. Мгла густеет душевная, чудовищный, непередаваемый гнёт, от которого пересыхает горло и колом становится воздух в груди. Страх овладевает мной; больше не чувствую дружеских рук и плеч. Каждый сам по себе, и каждый наедине с собой встречает наваливающийся ужас. Вот и из других уголков мира ничего не слышно, разве что кони всхрапнут, тревожно перестукнут копытами — да в Ангкоре пыхтит мотор грузовика. Это страх смерти, ужас немедленного, неминуемого прекращения жизни. Да не былой однодневки — бесконечной жизни в Сфере! Потеря, которой нет и не может быть равных… Как спасти себя?!