Смертеплаватели
Шрифт:
«Сдавайся», шепчет, концентрируясь, мгла. «Прекрати ненужное сопротивление! Тебе надо сделать лишь одно — призвать, пригласить тех, кто стоит за тёмной завесой. Сопротивление бессмысленно; прими то, чего не можешь избежать, и ты спасён!» О, что за колдовской, заманчивый шёпот! Мне сулят не просто спасение, — новое качество бесконечной жизни, как неиссякаемого, лишь нарастающего с веками блаженства. Ни один из сильных и царей земных не придумал себе и миллионной доли того, что ждёт меня, если я протяну руки навстречу тем; вакханалия страстей, мучительно-сладостных, изощрённо-жестоких, превосходящих дерзостью любые затеи земных владык — вот что у меня впереди…
И в самом деле, что
Отвожу руки от лица, разнимаю стиснутые веки. Чуть меня не обморочили, — шалишь!..
Передо мной — город майя. Он выплыл наперёд, оттеснив всё прочее (по странной ассоциации вспоминаю, как подплывали стайки цифр к искристым стенам комнаты-шара у Гринберга, в Центре управления домоградом.) В тумане — главная пирамида. По её крутым ступеням, один за другим, чинно восходят индейцы; покачиваются на их головах сумасшедшие постройки из цветов, черепов и звериных оскаленных чучел. Один, самый рослый, впереди. Должно быть, первовоскрешённый Ахав. Вот — руки в браслетах развёл в стороны, голову откинул: я беззащитен!..
Своим обновлённым чутьём, особо острым в эту ночь, постигаю: происходит очередное жертводаяние. Причём, не такое, которого ждут те, своим жестоким внушением давящие нас. Ахав и его земляки, давно нашедшие блаженство в боли, неподвластны двусмысленным соблазнам. Они становятся на дороге у Владык, не борясь с искушениями и не приемля их. С борющимися — милейшие друзья Доули сразились бы; к призывающим — пришли бы охотно и радостно; недаром во всех легендах даже плебеи среди нечисти, вампиры, входят только по добровольному зову… А что делать с этими, равнодушно-покорными; как реагировать? Сожрать походя? Смыслу-то, когда речь идёт о завоевании душ? Чувствую замешательство в невидимой демонской рати…
И — воспользовавшись заминкой — с леденящим сердце пронзительным визгом, в топоте копыт и грозном ржании срываются с места девичьи отряды. Больше нет перед нами пирамиды с диковинными силуэтами жертводателей на крутой лестнице. Всё вытеснила ночная степь! Куда они мчатся, трепля чёрные флаги волос; зачем, привставая на стременах, замахиваются копьями и натягивают луки? Кого намерены разить? Внезапно понимаю: им всё равно. Для амазонок есть на свете одна радость — бой. Криком, яростью, единым порывом они побеждают мглу, сжимающую сердца. Они ещё не видят врага, но убеждены в его приближении; нельзя дать противнику собраться и опомниться, поэтому ВПЕРЁД! Оглушить криком, испугать так, чтобы обмочился, чтобы выронил оружие и бежал куда глаза глядят; догнав, с торжествующим воплем полоснуть мечом; арканом за глотку и волочить… вот счастье! Разве сравнятся с этим гнилые выдумки, внушаемые невидимками?! А ну, выходите, трусы! Ничтожества, отрастившие член!..
Я уверен: те не боялись клинков и стрел. Щупальцекрылым и клювохоботным, или какие они там, дружкам оккультиста не были бы страшны и АВ-боеголовки. (Если их по заказу Доули создала Сфера, то именно такими.) Но — опаснее ракетных атак, на Владык нёсся ошеломляющий вихрь девичьего неистовства, боевого азарта, безумного мужества и сокрушительной ненависти. Они существовали в области чувственной… палящая лавина чувств одна и была для них страшна!
…А-а, вот он, момент истины! Никакие они не щупальце-клюво-крылые на слоновьих ногах; воскресший и наверняка излеченный от своих психозов маэстро Лавкрафт может
100
Т и ф о н — в греческой мифологии чудовищный многоголовый получеловек-полузмей, отец ужасных существ: адского пса Цербера, Химеры, Гидры. Иногда отождествлялся с Сетхом.
101
Г е к а т а — у древних эллинов богиня мрака, ночных видений и чародейства.
Силой патологических желаний призвал бесов Доули; чистота и ясность наших душ дадут единственно возможный отпор. По Месе, главной улице Константинополя, в свете сотен свечей и факелов шествуют священники и монахи; впереди — икона Богоматери, далее колышутся хоругви; по сторонам — миряне. В их числе, скромно смешавшись с иными, голову покрыв мафорием, идёт Зоя. Руки её сложены перед грудью, губы молитвенно шепчут. Слышу нестройное, но дружное пение иноков. Можно лишь представить себе, какую волну воздвигает это смиренное шествие навстречу беснующимся Владыкам…
Гулкий цокот, металлический звон. Сбоку обойдя процессию, выходит на Амастрианский Форум тяжёлая рыцарская конница. Латники рангом пониже с факелами окружают своих сеньоров. Рыже-алые блики расплёскиваются по мостовой. Впереди всех — желтобородый с двухвостым знаменем. Это не бешеный наскок амазонок, — неведомо куда, незнамо на кого, — а нечто совсем иное. Суровый, основательный фанатизм. Построив в линию коней и сойдя с них, франки обнажают головы. Шлемы положены наземь. Затем, с дружным скрежетом достав из ножен мечи, воины целуют кресты рукоятей — и, панцирными перчатками держась за клинки, вздымают крестовины к бархатному ромейскому небу. Оружие и священный символ, который — тоже оружие. Бесам и не приблизиться…
Вот и Ангкор наплывает, отстраняя все прочие виды. Тан Кхим Тай и друзья его, мужчины в цветных рубахах и джинсах, девушки в лёгких платьях — вплотную у стены рельефов Байона, отполированных миллионами ладоней паломников. Лоснясь под лучом прожектора, сплелись узором в несколько человеческих ростов царские копьеносцы, слоны с задранными хоботами… Кхмеры держат сложенные ладони у груди, склонены их головы, глаза прикрыты. Кому молятся? Да важно ли?… За ними тысячелетняя мощь духа-созидателя, воплощённая в камне; поди-ка, Доули, расшиби такую преграду, вместе со всеми твоими жалкими сексуально-садистскими фантазиями!..
…Больше нет расстояний между материками и эпохами, языковых и иных барьеров. Теперь мы все движемся рядом, смешиваясь — и взглядом, улыбкой, бодрящим жестом руки даря бесстрашие друг другу: стальные рыцари на закованных в латы конях и безоружные монахи, малорослые кхмеры, в своей хрупкости непохожие на взрослых людей, и мои высокие, холёные друзья-киевляне; галдящие греки из Левкиева полиса, готовые гнать незримого врага палками, пастушьими кнутами, а то и прихваченными из дому кухонными ножами… Люди едва уворачиваются от чёрных молний — сарматок; лишь они, не общаясь ни с кем, скачут вперёд на своих приземистых коньках…