Смертеплаватели
Шрифт:
Абсолют ведает, где мы: рассвет! Кругом пустыня, голая, чуть бугристая; за нами угадываются дальние пологие горы, впереди — близящееся, в полнеба, хмурое полыхание.
Затем начинается самое невероятное. Предел виртуальных чудес.
По сторонам нашего стихийного шествия, поодаль, мощные вертикальные массы на глазах вылепливаются из воздуха. Это настолько грандиозно, что не может возникнуть вмиг. Постепенно густеют, наливаются цветом колоссальные фигуры. Люди замедляют шаг, с возгласами испуга и изумления поворачиваются к гороподобным фантомам. Многие преклоняют колена или простираются ниц.
Мы — в окружении божеств. Они шагают, достигая светлеющих небес; они окружены сиянием. Коронованный,
Я примерно понимаю, кому какое явлено божество. Но где же кумир Левкия, неужто киник до такой степени атеистичен? А во что, собственно, верю я? До недавних пор — ни во что определённое, вообще в Кого-то или во Что-то, воплощающее Добро и Истину; после беседы с Виолой на Синае — пожалуй, в творящий Абсолют, Причинный Океан…
Но что это? Золотые, розовые круги расходятся прямо над нашими головами; из некоей лучезарной точки растекаются волны радостного блеска. Да, это близко к моему представлению о Первоначале: точка непостижимого, исток всего, айн соф каббалистов. И, наверное, к ощущению Левкия…
И вот — великанскими шагами опередив нас, на фоне завесы, полыхающей каким-то гнилым, гнойным светом, божества начинают сходиться. Над ними зависает точка, разбрасывающая по небу свет. Алый Будда, гигантский человекоящер Ицамна, Великая Богиня и Сын Человеческий, сойдясь вместе, медленно, точно в рапиде, берутся за руки, делают ещё шаг… и сливаются! «Моё» и Левкия сияние окутывает, словно ниспадающим шёлком, грандиозный стан нового Существа. О Нём даже не скажешь, мужского Оно рода или женского: лицо сверкает ослепительно, черт не различить. Солнцеликое, солнцеголовое…
В Его слепящим сиянии дымно-бурой клубящейся стеной становятся сполохи Владык. Что там вьётся в ней, корчится под беспощадными лучами Существа-Солнца? Те давно бы вырвались к нам, ступили бы на землю, если бы не Солнцеголовое, протянувшее вперёд руки-протуберанцы, ладонями преграждающее путь. Если бы не мы, вызвавшие Его…
Лондонский «маг»! Крошечный, нелепый среди пустыни в своём сюртуке и полосатых пасхальных брюках Доули. Без шляпы. А что это в руке? Свёрнутый зонтик! Доули мечется перед фронтом вязкой, пузырящейся тьмы. Он — словно боец-поединщик, этакий карикатурный Челубей [102] , вперёд высланный воинством мрака… Скачет толстяк, выпадами зонта силясь задержать Свет, открыть дорогу своим покровителям…
102
Ч е л у б е й — татарский воин, вышедший на поединок с русским витязем Пересветом перед началом Куликовской битвы.
Да, да, конечно, это виртуал, фантомный спектакль, разыгрываемый Сферой по воле милейшей Виолы Вахтанговны и других координаторов Дела… но ведь сегодня слово и плоть едины, и мир призрачен, и призраки реальны, и никто не проведёт между ними разделительной черты! Всё очень, очень всерьёз. Я чувствую: непонятный мне самому, идущий из глубин души порыв принуждает меня молиться всё горячее и горячее… вернее, просить для Светоносного победы, как бы переливаться в Него всей своею волей, всем страстным желанием отстоять мир от
…Стиснув виски пальцами, опускаюсь на колени. Вот оно, вот! Накатило. Оборона прорвана?… Душно, будто в бетонном ящике, — психический и телесный гнёт достиг предела. Я читал, была в жестокие века такая казнь: замуровать человека живьём в бетонном кубе метр на метр. Темно, только искры вьются перед глазами… Что, если эти жуткие чудеса всё же разладят память Сферы, и она, позабыв наши атомные схемы, не сможет более воскресить погибших?! Нет, это другая казнь: на плечи навален блок от пирамиды Хуфу. Непомерная тяжесть ломает хребет, пригибает голову к груди… распластывает, раздавливает! Лоб втиснут в крупный песок с камешками, больно, больно!
…Голос наставницы чётко под черепом произносит фразу: «Силы Тьмы давно размазали бы нас по земле слоем в один атом, если бы за нами не стояли легионы Света…»
Открываю глаза. Пасмурное утро. Равнина без краёв, без единого кустика; пыльная позёмка. Низкие лиловые горы у горизонта, над ними просвет в тучах. Небо как небо… Отпускает. Отпустило. Снят со спины многотонный фараонов блок. Со стоном встаю, распрямляюсь…
Кругом поднимаются люди, отряхиваются, помогают друг другу, уж вовсе не глядя на языки и эпохи; какую-то античную гречанку ведёт, обнимая за плечи, Лада; рыцарь нежно приводит в чувство потерявшую сознание женщину из Камбоджи. Но я смотрю не на них. Ближе, чем я ожидал, всего метрах в тридцати от меня, сидя на земле и по-детски вытирая кулаками глаза, плачет Доули. Рядом валяется раскрытый, изорванный в клочья зонтик.
…В ту ночь в Австрии, в Иннфиртеле, где так и не выпал снег, в домике смотрителя заповедных лесов не находила себе места фрау Клара. Очень беспокоил её нервный, чрезмерно возбудимый Ади. За ночь мальчик вскидывался и кричал несколько раз, будя весь дом и даже заработав оплеуху от отца. А утром, едва проглотив завтрак (да и то под нажимом матери), Ади схватил альбом, привезённый герром Даниельсеном из Вены, взял рисовальные мелки и убежал со всем этим на своё заветное место над обрывом…
Когда фрау Гитлер пошла звать Ади к обеду, — изрядная часть альбома была изрисована, листы вынуты и разложены на поваленном стволе. Завидев мать, мальчик вскочил с пня и сделал такое движение, словно хотел закрыть собой рисунки и разом сгрести их в кучу. Но Клара уже сама собирала их, хлопотливо приговаривая… Озабоченная лишь тем, чтобы сын успел к столу и не разгневал «дядю Алоиза», она мельком взглянула на рисунки — а взглянув, не поняла совершенно ничего. Чёрным и красным набросанные решительно и грубо, маршируют войска, видимые как бы наискось снизу: чеканят шаг молодцы в ладной униформе с портупеями и ремнями, в касках горшком, насаженных по самый квадратный подбородок, а над ними вздымаются мрачно-торжественные дворцы со знамёнами на флагштоках, а ещё выше рядами плывут самолёты…
И это была лишь малая часть того, что в грохоте маршей, в скрещении сотен прожекторных лучей — видел во сне, отчего и вскидывался, юный Адольф Гитлер.
Но, поскольку на обед были поданы его любимая паровая рыба и апфельштрудель [103] , отец же, заранее хлебнув добрую порцию «Варштайнера», был на редкость весел и даже остроумен, — а главное, потому, что утром в неведомой дальней пустыне победило Существо Света, — Ади скоро позабыл свои кошмарно-соблазнительные сны и сделался беспечен. А рисунки углём, небрежно сложенные в папку, там и остались пылиться — навеки…
103
А п ф е л ь ш т р у д е л ь — яблочный пирог (нем.)