Смерти вопреки
Шрифт:
"Наверное, учитель, – решил лейтенант, – сельский". Затем Валик присмотрелся ко второму мужчине, затесавшемуся в очередь. Тот выглядел достаточно подозрительно. "Может оказаться и журналистом", – подумал лейтенант.
На то, чтобы сориентироваться. Валику хватило трех секунд. Старух он в расчет не брал – чтобы они ушли, на них достаточно было прикрикнуть. А вот с предполагаемым журналистом дело обстояло сложнее.
"С ними ссориться – себе дороже, – здраво рассудил лейтенант. – Обидится, очередную гадость напечатают, а в наше время чем меньше светишься, тем лучше. Придется использовать мягкий вариант".
Валик состроил серьезное, озабоченное лицо и обратился к посетителям, прождавшим свидания с подполковником не по одному часу:
– Товарищи, – сам он этого слова не любил, но еще не освоил обращение "господа". – Товарищи, у начальника селекторное совещание, а потом он должен ехать на место происшествия.
– Мы... – робко начала одна из старушек.
– И я тоже, – развел руками Валик. – Освободите помещение.
После недолгого препирательства ему удалось выпроводить посетителей, после чего лейтенант распорядился, чтобы дежурный никого больше в отделение не пропускал. Когда он шел по пустым коридорам, он вновь заметил, насколько легче дышится в конце рабочего дня, чем в его начале.
Тем временем Александрыч, убедившись, что чужих в здании больше нет, позволил себе расслабиться: расстегнул верхнюю пуговичку рубашки повесил китель и галстук на спинку кресла, затем аккуратно застелил половину стола писчей бумагой, крякнув, отомкнул левую тумбу и выдвинул нижний ящик. Подполковник прошелся пальцами по прохладным горлышкам бутылок – так, наверное проходится по клавишам инструмента пианист, чьи руки пару месяцев сковывал гипс. Выбор был велик, но Александрыч остался верен себе. Коньяки он не любил – они могли задерживаться в его ящике по несколько месяцев. Если бы их ему не приносили, он наверняка не знал бы их вкуса. Истинным пристрастием и слабостью Александрыча была водка, обязательно в пол-литровой бутылке – бутылей по семьсот граммов он не признавал. Во-первых, "фаустпатроны" в ящик не вмещались по высоте во-вторых, как любил говаривать подполковник "Во всем надо знать меру". А одной из его мер была неизменная поллитровка.
Последние дни принесли Александрычу немало хлопот. Курортные города никогда не отличались спокойной жизнью, но чтобы вот так, как теперь, труп за трупом... Александрыч понимал – в городе идет передел сфер влияния. Без убийств не обойтись. О некоторых из них он знал доподлинно – кто, кого и за что, иногда знал даже до того, как убийство происходило. Но некоторые вещи не укладывались у него в голове. На его взгляд, за парой расправ, происшедших за последнюю неделю, не стояло ни денег, ни мести. Других причин подполковник не признавал, когда дело касалось убийств не каких-нибудь бомжей, а прилично одетых людей.
Подполковник даже после трудового дня не мог выкинуть эти убийства из головы.
– Черт знает что такое, – пробормотал он, когда зазвонил телефон.
Первым желанием было не прикасаться к трубке, но мог звонить и кто-нибудь из начальства.
Большинство граждан из всех милицейских телефонов знает только один – "ноль-два".
– Слушаю, – отозвался подполковник таким тоном, словно говорил по своему домашнему телефону.
– Александрыч? – прозвучал незнакомый голос.
– А кто говорит?
Но тут в трубке что-то щелкнуло, прозвучал каскад гудков, и связь оборвалась.
"Из автомата, что ли? – подумал подполковник. – Ничего, еще раз перезвонят".
Этот звонок совсем ненадолго вывел его из равновесия. Он тут же забыл бы о нем, если бы не всплыла у него в голове дурацкая история, рассказанная сегодня за завтраком женой, отъезжавшей на дачу. Будто бы у ее подруги умерла тетушка, которую та очень любила, причем умерла так быстро, что племянница даже не успела приехать попрощаться с ней, хоть и жила в том же городе. Удивительного в этом ничего не было – мало ли кто и как умирает. Смертями Александрыча удивить было трудно – такого за службу насмотрелся! Врезалось в память совсем другое. Жена так волновалась, будто это произошло с ней самой. Племянница проснулась ночью от телефонного звонка, а вот дальше...
Долго не хотела подходить – у нее и днем-то телефон нечасто звонил. Но звонок следовал за звонком – пришлось подниматься с постели, идти в прихожую.
"Слушаю", – жена подполковника истово верила в то, что все рассказываемое ею произошло на самом деле, и потому ее голос дрогнул, когда она произносила эти слова.
"Это я, твоя тетя", – якобы донеслось из трубки до слуха насмерть перепуганной племянницы.
"Вы?"
"Слушай, у меня мало времени, но я хочу предупредить тебя..."
Пересказав это, жена подполковника выдержала паузу и с ужасом сообщила, что после этого в трубке послышались короткие гудки.
"Наверное, у ее тети и в самом деле было мало времени, – спокойно дожевывая бутерброд с колбасой, сказал тогда подполковник и добавил:
– Чушь все это собачья, не могут покойники с того света звонить".
Он сказал и пожалел о своих словах. Уж лучше бы его жена считала, что он верит в эту историю от начала и до конца. Уж лучше бы он поинтересовался, а что же случилось с племянницей, от чего ее предостерегала покойная тетушка. Жена назвала подполковника бесчувственной скотиной, тупицей, солдафоном и наотрез отказалась приготовить ему что-нибудь съестное, чтобы взять с собой на службу. Не помогло даже то, что Александрыч, уже поднявшись из-за стола, поинтересовался, а что же все-таки случилось с племянницей и не звонила ли тетушка вновь.
Жена уехала с сыном на дачу. Концовка истории осталась неизвестной подполковнику. И вот теперь самый обыкновенный телефонный звонок вывел его из равновесия. Напрасно Александрыч уверял себя, что это звонил кто-то из автомата. Голос теперь казался ему знакомым, и он жалел, что не расспросил как следует жену. Этот звонок в конце рабочего дня показался ему расплатой за насмешку над верой.
Единственное, что грело душу – это прикосновение пальцев к прохладному бутылочному стеклу.
Александрычу казалось, будто он уже ощущает во рту вкус первой рюмки водки, самой желанной, от которой никогда не бывает плохо, – во всем виноваты следующие, это они иногда оказываются лишними. Можно было выпить и дома – все равно один, но компании там не предвиделось. А тут Валик спешил к своему шефу с обещанной закуской.
Дверь отворилась без стука – так уж было заведено. Лейтенант в служебное время стучался обязательно, а после – какие могут быть церемонии!
– Я тут кое-что принес, – объявил лейтенант, раскладывая на листах бумаги снедь. Копченую курицу с одной стороны подперли два помидора, с другой – два огурца. Кривовато нарезанные ломти черного хлеба легли рядом с туго обвязанным ниткой пучком лука. В довершение всего Валик насыпал из газетного кулечка на бумагу горку крупно смолотой соли.
Несколько секунд мужчины созерцали натюрморт, словно жалея о том, что придется нарушить его целостность и завершенность. Наконец Александрыч, как старший по званию, выставил две высоких рюмки по сто граммов и свинтил пробку с бутылки. В кабинете остро запахло спиртом. Лейтенант снял с головы фуражку, протер вспотевшее лицо листом писчей бумаги и, скомкав лист, бросил его в корзину.