Смешенье
Шрифт:
Задвижка под её рукой щёлкнула, как взводимый курок. Сзади оглушительно взревели по-немецки. Элиза не разобрала слов, но в следующий миг к ней подскочил поверенный:
– Мой клиент готов рассмотреть предложение и охотно его примет, буде удастся согласовать взаимоприемлемые условия.
– Тогда, пожалуйста, согласуйте их с мсье Дюраном, – сказала Элиза, – а я выйду подышать воздухом.
– И?..
– И объявить лондонскому Сити, что Дом Хакльгебера по-прежнему Ditta di Borsa, – добавила Элиза.
– Что вы там кричали через плечо, когда выходили в дверь? – спросил
– Да ничего особенного, просто вежливо распрощалась, – сказала Элиза. – Поздравила старичка с тем, как ловко он всё уладил, и выразила надежду на дальнейшее сотрудничество.
– А что он на это ответил?
– Ничего, просто устремил на меня полный благодарности взгляд.
– Вы говорили раньше, в Сен-Мало, когда мы… – начал Боб и тут же сбился с мысли, посмотрев на Элизин живот.
– Когда мы были вместе.
– Да, и вы сказали, что хотите наступить Лотару на горло. И вроде своего добились. Но вы его отпустили?
– Ну уж нет! – воскликнула Элиза. – Каждая сделка – палка о двух концах…
– Отлично. Запомню. Но я всё равно ничего не понял.
– Лотар тоже.
– Вы вернётесь во Францию?
– В Дюнкерк, – отвечала Элиза. – Навестить капитана Бара и сказать маркизу д'Озуару, что он получит свой лес. А ты, сержант Боб?
– Останусь пока здесь. Я раза два навещал мистера Черчилля в Тауэре, и, попомните мои слова, скоро он оттуда выйдет.
– Судебное преследование против него выродилось в фарс, который, конечно, импонирует английскому чувству юмора, но всем уже изрядно надоел.
– А тем временем Людовик осадил Намюр, не так ли? И люди спрашивают, почему Вильгельм под смехотворным предлогом держит лучшего своего военачальника за решёткой, когда по другую сторону Ла-Манша идёт война. Нет, сударыня, если я вернусь в Нормандию, мне придётся давать какие-то объяснения. Меня могут даже повесить за дезертирство. Мой ирландский полк заслали бог весть куда – насколько я знаю, они на юге, на Савойском фронте, в миллионе миль от места, куда я стремился попасть. Но вскоре армию возглавит Черчилль, и я вместе с ним отправлюсь во Фландрию. Мы сойдёмся с французами на каком-нибудь узком клочке земли. Я буду рассматривать вражеские знамена, пока не увижу штандарт графа Ширнесского…
– И что тогда?
– Ну, найду какой-нибудь способ наступить ему башмаком на горло. А после мы поговорим об Абигайль.
– Ты уже пытался проделать это с его братом – прежним владельцем Абигайль. Он чуть тебя не убил; Абигайль всё ещё в неволе.
– Я не говорю, что план хорош, но это какой-никакой план.
– Почему бы мне просто не выкупить её у Ширнесса?
– Возникнут вопросы. Что вам до какой-то английской рабыни?
– Это моё дело.
– А вызволить Абигайль – моё.
– Согласилась бы Абигайль с тобой? Или предпочла бы план, который наверняка принесёт ей свободу?
Боб почернел лицом. Некоторое время он перебарывал досаду, потому усмехнулся.
– Да что толку молоть языком, если вы всё равно будете поступать, как вам заблагорассудится? Что ж, отправляйтесь в Дюнкерк. Но если вам есть дело до моего мнения, то позаботьтесь о себе, а не обо мне. Вы, как я понимаю, сейчас в деликатном положении. Вот и всё.
– Я постоянно в деликатном положении, – отвечала Элиза, – но мужчины замечают это, когда им самим удобно.
Боб снова усмехнулся. Элизу это вывело из себя.
– Давай поговорим начистоту, – сказала она, – поскольку дальше нам в разные стороны: тебе
Они как раз подошли к перекрёстку, где Грейт-Чёрч-стрит меняет название на Фиш-стрит и устремляется вниз к Лондонскому мосту. Справа начинался Большой Истчип; дальше он под именем Малого Истчипа тянулся до самого Тауэра. Чуть ниже высилась огромная одинокая колонна, отбрасывавшая вдоль улицы длинную тень. Они вышли аккурат к тому месту, где четверть столетия назад начался Великий Пожар. Колонну Гук с Реном возвели в память о нём.
– Когда вы предлагаете поговорить начистоту, я знаю, что надо на что-нибудь опереться, – сказал Боб и, кроме шуток, прислонился спиной к каменной стене.
– Ты видел, как меня рвёт, и решил, будто я беременна. Мысль эта крепко засела у тебя в голове, поскольку ты знаешь, что Абигайль заразилась от Апнора сифилисом и вряд ли родит тебе детей, даже если ты вырвешь её у графа Ширнесского. Я стала для тебя не «Элиза, баба, с которой я время от времени долблюсь», а «Элиза, будущая мать моего единственного ребёнка». Это затуманило твоё сознание, и ты стал выдумывать прожекты, которые вряд ли принесут Абигайль свободу. Так знай, что позавчера у меня случился выкидыш. Плод, который мог быть от тебя, от моего мужа или от нескольких других мужчин, теперь с ангелами. Я ещё рожу мужу здорового наследника, но для этого должна понести сразу по возвращении во Францию. Может, я соблазню Жана Бара, может, маркиза д'Озуара, может, какого-нибудь моряка, который глянется мне на улице. В любом случае не надейся получить отпрысков отсюда, – Элиза положила руку на корсет, – потому что мне надоело быть третьей в жизни Боба Шафто и Абигайль Фромм. Надоело быть опиумным эликсиром, утишающим твою боль и рождающим в твоём мозгу фантастические стратагемы, от которых не будет проку ни тебе, ни ей. Абигайль, возможно, тебя ждёт. Я – нет. Поступай как знаешь.
Она скрылась с Бобовых глаз раньше, чем слова её проникли в его сердце, потому как была женщина маленькая, проворная и растворилась в толпе на Фиш-стрит, словно крупинка сахара в струе кипятка. Боб не двигался, но стоял, прислонясь к стене, пока хозяин дома – страховщик – не выглянул в окно и не посмотрел на него так, как смотрят джентльмены на бродяг, когда тем пора проваливать. Боб, старый солдат, умел переставлять ноги и против воли. Он отлепился от стены, свернул за угол и двинулся через Малый Истчип к Тауэру, где ждал его командир.
Книга четвёртая: Бонанца
Ахмадабад, Могольская империя
Сентябрь 1693
Когда люди бегут от опасности, им свойственно убегать дальше, чем нужно.
Каждое утро толпа разъярённых индусов сходилась перед лазаретом в надежде потолковать с Джеком, когда тот будет входить, поэтому он всякий раз приходил чуточку раньше и украдкой проскакивал в заднюю дверь, через которую выносили говно и вносили корм. Собственно, Джек подпадал под одну из упомянутых категорий и потому с полным основанием проникал в лечебницу с чёрного хода. Он шёл через внутренний двор, держа руку перед лицом, как забрало, чтобы пробиться сквозь тучу оводов. По крайней мере, хотелось верить, что это оводы.