Смешенье
Шрифт:
Два могольских совара – верховых воина – в тюрбанах, при кривых саблях и утыканных бляшками щитах выехали посмотреть, из-за чего шум. Их тут же окружили разъярённые свапаки, требуя вызвать котвала с его архангелами, чтобы служители порядка отлупили Джека по пяткам, если не хуже. Проку от их требований было немного, потому что свапаки говорили только на гуджарати, а совары понимали только персидский. Однако моголы, как всякие захватчики, умели погреть руки на местных разногласиях; глядя туда, куда указывали свапаки, они внимательно изучали виновную сторону. Сурендранат был явный баньян, то есть человек, по рождению обречённый богами
Джек нехотя оторвал взгляд от всё более захватывающей драмы на улице. Предприимчивые мартышки открыли птичьи клетки. Вся палата фламинго высыпала разом, как будто на ступени лечебницы выплеснули бочонок ядовито-розовой краски. Почти у всех были сломаны крылья, так что они могли лишь ошалело сновать туда-сюда, пока один не провозгласил себя вожаком и не повёл остальных в бесцельную миграцию по Обители Праха. Фламинго не то преследовали, не то сопровождали две агамы. Больница недавно приняла на лечение небольшую колонию бородачей-ягнятников, страдающих от птичьей холеры. Теперь они заняли крышу и, выставив щетинистые подбородки, расправляли крылья, хлопавшие, словно вытрясаемые коврики. Птицы с утра хорошо заправились тухлой кашицей из умерших естественной смертью пациентов и, взлетая, роняли длинные струи мясного поноса на бегущую живность: богомола размером с арбалетную стрелу, пятнистого оленя-аксиса, чьи рога обвивал удав, и антилопу нильгау, за которой гнался прославленный на весь мир двуногий больничный пёс, не только не утративший способность бегать, но и обгонявший, бывало, многих трёхногих собратьев.
Джек подошёл к соварам с подветренной стороны. Свапаки расступились, пропуская его, хотя некоторые не упустили случая плюнуть в ненавистного конкурента. Другие, уже позабыв про Джека, бежали к животным. Он встал между двумя лошадьми и принялся по-английски клясться в своей невиновности, незаметно разминая в руках тигриный навоз. Лошади, почуяв запах, занервничали. «Ну же, милые, успокойтесь», – сказал им Джек и погладил каждую по морде, оставив длинную полосу тигриного помёта от лба до трепещущих ноздрей.
Ему пришлось отступить на шаг, чтобы остаться в живых. Обе лошади взвились на дыбы и забили в воздухе копытами. Совары, думая только о том, как бы не вылететь из седла, с криками умчались в разные стороны. Один врезался в толпу мартышек, которые тащили с разграбленного базара охапки кокосовых орехов, инжира, манго, папай, жёлтых груш, зелёных билимби, красных кешью и колючих плодов хлебного дерева. За мартышками гнались торговцы, которых, в свою очередь, преследовал беззубый гепард. Огромный – выше Джека в холке – индийский буйвол проломил хлипкую стену и, толкая перед собой груду поломанных столов, вывалился на улицу. На одном из его острых, как ятаганы, рогов был насажен дуриан.
Из-за буйвола показалась четвёрка людей и бегом направилась к Джеку и Сурендранату. Джек пересилил порыв броситься от них наутёк. Каждая пара бегущих держала за концы бамбуковые шесты толщиной с мачту и длиной по четыре сажени. На шестах покачивалось нечто вроде переносного балкончика – лакированная площадка, ограждённая позолоченной балюстрадой и убранная вышитыми подушками. У конструкции были четыре ножки эбенового дерева, болтавшиеся на локоть от мостовой. Приблизившись, носильщики сбавили шаг и начали переговариваться между собой.
– Что это за язык? – спросил Джек.
– Маратхский.
– Твой паланкин несут мятежники?
– Представь себе, что это купеческий корабль. В той части Индии, куда мы направляемся, они будут моим страховым полисом.
Носильщики, маневрируя бамбучинами, подвели паланкин
– Если они – страховой полис, то кто я?
– Ты и любой другой европеец, которого тебе удастся завербовать, будете морской пехотой на шканцах.
– Морской пехоте платят по фиксированным ставкам – если вообще платят, – заметил Джек. – В последнем нашем общем предприятии каждый был дольщиком.
– И дорого стоит теперь твоя доля?
Джек, хоть и не был по натуре вздыхатель, сейчас мог только вздохнуть.
– Подумай, есть ли у тебя лапуд, – посоветовал Сурендранат, оглядывая голого, искусанного Джека, – и через час приходи ко мне в караван-сарай.
Затем он что-то сказал по-маратхски. Четверо носильщиков подлезли под бамбучины, подняли паланкин, развернули его и затрусили прочь.
Джек почесал укус, потом соседний и тут же остановился, пока не стало хуже.
Дымчатый леопард выскользнул из лазарета, бесшумный, как туман, и свернулся посреди улицы, задумчиво мигая на прохожих; огромные острые клыки двойной звездой засияли на небосводе кружащей пыли.
Бородачи грабили лавку мясника. Один из них поднялся в воздух с изяществом грузчика, втаскивающего по лестнице половину коровьей туши.
Джек двинулся к Тройным воротам – трёхарочному проходу в конце улицы. Сзади что-то зашумело, но прежде, чем он успел обернуться, они его обогнали – три длинноногие чёрно-белые дрофы, дерущиеся из-за какой-то добычи. Птицы чем-то напоминали страуса под Веной. К собственным изумлению и досаде, Джек почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы. Хлопнув себя по щеке, он обогнул трюхающего вразвалку дикобраза и быстро зашагал к Тин Дарваза, как звались здешние Тройные ворота.
За Тин Дарваза начиналась главная площадь «Дома ада» (как Джахангир, отец Шах-Джахана, нежно называл Ахмадабад). Площадь эта – Майдан-шах – тянулась ещё примерно на четверть мили и завершалась башенками, балкончиками, колоннами, арками и потешными укреплениями: дворцом местного правителя, который именовался Ужас Идолопоклонников. Сама площадь оставалась свободной; здесь совары упражнялись в верховой езде и стрельбе из лука, а также устраивали парады для увеселения Ужаса Идолопоклонников и его жён. Были здесь и непримечательного вида здания, в которых котвалы вершили правосудие, то есть били по пяткам тех, кто не удовлетворял их стандартам поведения. Эти здания Джек обходил стороной.
Некогда Майдан-шах украшали несколько индийских пагод. Строения сохранились, но теперь в них были мечети. Джек знал о местной истории лишь то, что слышал от голландских, английских и французских торговцев. Они рассказывали, что Шах-Джахан произвёл на свет сына по имени Аурангзеб, которого настолько презирал, что назначил правителем Гуджарата, то есть отправил гнить в «Приюте хворобы» (ещё одно ласковое прозвище Ахмадабада из Джахангирова лексикона) и постоянно сражаться с маратхами. Позже сынок отплатил папаше, свергнув того с престола и заточив в крепость Агра. Но прежде ему пришлось много лет коптеть в «Приюте хворобы», растравляя свою изначальную ненависть ко всему индусскому. Поэтому он осквернил главное индуистское святилище убийством коровы, а потом прошёлся с молотком и отбил носы почти всем идолам. Теперь здесь была мечеть. Джек, проходя мимо, заглянул внутрь и увидел обычную толпу факиров. Сотни две их сидели на мраморном полу, скрестив руки за головой. Многие из них пребывали в этой позе так долго, что уже при всём желании не смогли бы разогнуться. Миски для подаяния перед ними никогда не пустовали. Время от времени факиры помладше приносили им еду и питьё.