Смешенье
Шрифт:
– Когда мы беседуем в кофейне, – продолжал Роджер, – я вздрагиваю всякий раз, как вы с такой вот миной открываете рот.
– Вскоре я отправлюсь за моря вслед за другим подстрекателем и пасквилянтом, Гомером Болструдом, и вам не придётся больше вздрагивать. – Даниель, сидевший лицом против хода лодки, устремил взгляд в сторону желанного Массачусетса.
– Да, так вы твердите уже лет десять…
– Ближе к семи. Однако вольное обращение с числами – привилегия, если не обязанность, человека в вашей должности. – Даниель повернул голову на несколько градусов влево и кивнул
Роджер обернулся и поглядел в ту сторону, но было уже поздно.
– Я смотрел на ваше присутственное место, – пояснил Даниель. – Его как раз скрыли огромные штабеля гниющих брёвен, скопившиеся за последние годы на Ламбетской излучине из-за того, что денег нет, и никто ничего не покупает.
Роджер на миг зажмурился, давая понять, что задет, но сегодня настроен благодушно и прощает обиду.
– Я был бы весьма признателен, – сказал он, – если бы вы со вниманием выслушали крайне важную новость, которую я пытаюсь донести до ваших ушей. Сорок человек – джентльменов и титулованных дворян – собрались вчера на Тёрнхем-грин, чтобы убить короля, когда тот будет возвращаться с охоты.
– Кстати об ушах…
– Да! И он в том числе.
Разговоры Даниеля и Роджера часто раздражали окружающих, поскольку эти двое знали друг друга неприлично долго, а потому могли общаться на кратком жаргоне общих аллюзий. «Уши» в данном случае означали Чарльза Уайта, тори-якобита, имевшего обыкновение откусывать вигам уши и (по крайней мере, так гласил слух) у себя дома демонстрировать их единомышленникам в качестве трофеев.
– В Кале, в Дюнкерке, – продолжал Роджер, – вы увидите военные транспорты, ждущие лишь сигнального костра.
– Я вижу, что вы в бешенстве. И понимаю отчего. Если я не бешусь, то лишь по одной причине: всё это настолько старо, что я с трудом верю своим ушам. Разве всего этого уже не было?
– Какая странная реакция.
– Неужто? Я мог бы сказать то же самое про деньги. Когда у нас будут деньги, Роджер?
– Некоторые сказали бы, что упомянутые вами прискорбные явления суть постоянные, или перманентные, или хронические угрозы нашей английской свободе, и посему им нужно противостоять с мужественным упорством. Мне странно, когда вы закатываете глаза и уничижительно бросаете: «Старо», будто смотрите спектакль.
– Вот почему мне хочется встать и выйти в фойе, где не так душно.
– Фойе в данном случае натужная метафора для Колонии Массачусетского залива?
– Да.
– С чего вы взяли, будто массачусетская жизнь будет менее однообразной? Судя по новостям, события там повторяются с малоприятной регулярностью: то индейцы нападут, то этот фанатик Мадер разразится очередной речью.
– Там я смогу заниматься работой совершенно нового рода.
– О чём вы неустанно твердите Королевскому обществу – всем двадцати его членам.
– Правильное число ближе к ста, но я вас понял. Нас и впрямь всё меньше.
– Кстати о новизне: когда увидите французскую военно-морскую базу в Дюнкерке…
– Вы уже второй раз говорите так, будто я собираюсь во Францию. Вы сбрендили? Откуда у вас такие фантазии?
– Сбрендил я или нет, но разве не я единственный попечитель Института технологических наук Колонии Массачусетского залива?
– Сэр, я понятия не имел, что такое учреждение учреждено. Однако если бы знал, то заподозрил бы вас в первую очередь.
– Это значит «да»?
– Да.
– Следует ли отсюда, что я могу давать единственному служащему какие-то указания касательно его действий?
– Служащие получают жалованье. Деньгами. Которых нет.
– Вы поистине невыносимы. Как вы провели последние две недели?
– Вы отлично знаете, что я был в Кембридже, помогал Исааку освобождать комнаты.
Роджер притворно изумился.
– Речь, часом, не об Исааке Ньютоне? Учёном? С какой стати ему вздумалось покинуть Кембридж?
– Он едет сюда, чтобы возглавить Монетный двор, – отвечал Даниель. (Событие готовилось больше трёх лет – дело тормозили политические неурядицы и нервное расстройство Исаака.)
– Говорят – умнейший человек из всех, когда-либо ступавших по земле.
– Он бы отдал первенство Соломону, но я с вами согласен.
– О Боже! Полагаете, он станет чеканить какие-то там монетки?
– Если политики не будут ему мешать.
– Даниель, вы меня обижаете. По сути, вы сейчас сказали, что альянс политически некомпетентен. Позвольте напомнить, что перечеканка одобрена обеими палатами. Так что этот мусор осталось терпеть недолго. – Канцлер казначейства вытащил из башмака пачку ассигнаций Английского банка, вложенную туда для тепла, и помахал ею в воздухе. Потом, оскорблённый самым её видом, бросил деньги через плечо в Темзу. Ни он, ни лодочник не обернулись.
– Глупое расточительство, – заметил Даниель. – Куда разумней было бы сжечь их в камине, чтобы согреться.
– Казначейские бирки горят жарче, хозяин, – вставил лодочник, – да и отдают их за шестьдесят процентов.
– Исаак приступит к работе в начале мая, – сказал Роджер. – Сейчас февраль. Чем бы нам покамест себя занять? Вы ведь намерены продолжить труды Коменского – Уилкинса – Лейбница по созданию пансофистской арифметической машины, она же логическое устройство, она же вычислительный автомат, она же алгебра умозаключений, она же хранилище всех знаний?
– Надо будет придумать более удачное название, – отозвался Даниель, – но вы отлично знаете, что ответ «да».
– Тогда прежде вам следовало бы поболтать с Лейбницем. Вы не согласны?
– Согласен, разумеется, – проговорил Даниель, – но даже будь в этой стране деньги, мне они не достанутся, так что я о такой поездке и не помышляю.
– Я нашёл в чулке несколько дореформенных луидоров и рад буду вам их передать в ожидании той поры, когда Исаак раскочегарит Монетный двор.
– И что, скажите на милость, мне делать с французскими деньгами?