Смешенье
Шрифт:
Примерно на этом месте речи Джек заметил, что голубовато-зелёное свечение разгорается, как если бы какое-нибудь таинственное подводное солнце взошло из вод, излучая свет, но не тепло. Превозмогая безотчётное нежелание, он поднял голову и посмотрел на грот-мачту. Каждый рей, каждое волокно троса светились, как будто их окунули в фосфор. Зрелище было достойным того, чтобы уделить ему больше времени, однако Джек перевёл взгляд на толпу матросов. Он увидел озеро запрокинутых лиц, сверкающих глаз и зубов, колодец душ, охваченных изумлением.
– Сперва Евгений, теперь Енох Роот добавил свои два цента, – заметил Джек, но никто даже не хохотнул – слова утонули в грохоте волн. Ван Крюйк повернулся и мгновение смотрел на Джека, потом
Ван Крюйк не обращал внимания; если он и заметил своё свечение, то решил, что оно придаст веса его словам.
– Однако их испытания не закончатся, лишь примут иную форму. Теперь они будут терпеть муки Тантала, ибо эта земля, текущая молоком и медом, населена дикарями, от которых нечего ждать воды или провианта, только жестокой смерти. Мореходы будут долго идти вдоль побережья на юго-восток, время от времени совершая отчаянные вылазки на берег, чтобы добыть воды или настрелять дичи. И наконец, они увидят башню на скале над морем. Последует обмен сигналами, и верховые гонцы помчат по королевскому тракту в Мехико с известием, что в этом году манильский галеон не разбился о скалы и не потонул в шторм, но чудом достиг Америки. Подойдут лодки с овощами и фруктами, которых команда не видела более полугода. Однако эти же лодки доставят известие, что французские и английские пираты обогнули мыс Горн и рыщут вдоль побережья – много опасных миль должен будет преодолеть галеон, прежде чем бросить якорь в Акапулько.
Огни святого Эльма гасли; удивительное затишье, сквозь которое «Минерва» дрейфовала последние несколько минут, сменялось грозой. Мощный вал ударил в корпус, лица слушателей колыхнулись, словно колосья под ветром; каждый на палубе силился устоять на ногах.
– Как я сказал, мы отправляемся через несколько недель после галеона, и нам понадобятся матросы, – начал ван Крюйк.
– Э, прошу прощения, капитан, – вмешался Джек, – вы очень впечатляюще описали ужасы плавания. Ничуть не сомневаюсь, что все успели наложить в штаны. Но вы забыли добавить антитезисов. Возбудив страх, следует теперь распалить корысть, не то все сию минуту попрыгают за борт, чтобы вплавь достичь берега, и больше мы их не увидим.
Ван Крюйк одарил Джека взглядом, полным глубокого презрения, которое тот различил лишь благодаря тройной вспышке молнии.
– Вы сильно недооцениваете их умственные способности, сударь. Нет надобности говорить всё прямым текстом. В хорошо выстроенной речи умолчания сообщают не меньше, чем произнесённые слова.
– Тогда, возможно, к ним следовало прибегнуть и в описании ужасов. Я кое-что смыслю в делах театральных, сударь, – упорствовал Джек. – Шканцы сейчас подобны сцене, а вот они – как бы высоко вы ни оценивали их умственные способности – более всего напоминают зрителей на галёрке, по колено в ореховой скорлупе и бутылках из-под джина, ждущих – умоляющих, – чтобы их шарахнули по башке ясной основной мыслью.
Над Манилой взорвалась бомба, начинённая молниями.
– Вот тебе основная мысль. – Ван Крюйк указал на Манилу. – Сегодня твоя галёрка отправится туда и будет впитывать эту мысль следующие два месяца. Ты сам там жил, Джек, – неужто основная мысль не достигла твоих ушей?
– Какой-то звон я слышал… Нельзя ли поподробнее?
– Из всех предприятий, на которые человек может направить свои силы, – нехотя начал
Ван Крюйк наконец закончил спич и в наступившей тишине с изумлением осознал, что на палубе его всё это время добросовестно переводили на разные тарабарские наречия. Кто-то из переводчиков закончил раньше, кто-то позже, в зависимости от лапидарности либо многословия своего языка, а также от того, сколько счёл нужным выпустить или присочинить для красоты. Однако когда последний из них умолк, послышался какой-то звук – Джек даже подумал сперва, будто снова пошёл град. Но нет, звук нарастал, и стало ясно, что это оглушительные овации. Даппа сунул оба указательных пальца в рот и пронзительно свистнул. Ван Крюйк в первые мгновения не понял, что происходит, а когда понял, то развернулся к Джеку, снял шляпу и поклонился.
Книга пятая: Альянс
Берлин
Январь 1700
По сути, весь наш опыт убеждает нас лишь в двух вещах, а именно, что есть связь между явлениями, позволяющая нам успешно предсказывать будущие явления, и что связь эта должна иметь постоянную причину.
Г. В. Лейбниц, президент
Берлинская академия,
Берлин, Пруссия
Г-ну Даниелю Уотерхаузу, ректору
Институт технологических искусств
Колонии Массачусетского залива
Ньютаун, Колония Массачусетского залива
Дорогой Даниель!
Письмо Ваше, обнаруженное сегодня мною на пороге моей академии, осветило холодный берлинский день нежданною радостью, кою ещё подогрело известие, что у Вашего института есть крыша над головой, и особенно – что Вы по-прежнему желаете направить свои труды на общую со мной цель. Признаюсь, два года не получая от Вас известий, я думал, что Вас убили индейцы или повесили за колдовство соплеменники!
Многое изменилось с тех пор, как мы с Вами последний раз обменивались письмами. Вы, вероятно, заметили, что у меня новый адрес (Берлин), более того, в новой стране (Пруссия). Монарх, которого вы знали под имением курфюрста Фридриха III Бранденбургского, теперь зовётся королём Фридрихом I Прусским. Это всё тот же человек, по-прежнему счастливо женатый на той же Софии-Шарлотте, живёт и правит в том же дворце, что выстроил для неё в Берлине. Однако посредством различных махинаций (коих перечисление лишь отвратило бы Вас от моего письма) он добился от императора Священной Римской империи (по-прежнему Леопольда II, на случай, если Вы не следите за европейской жизнью) права именоваться королём. Предки Фридриха (Гогенцоллерны) так давно были герцогами Прусскими и курфюрстами Бранденбургскими одновременно, что представлялось разумным объединить страны. То, что получилось, зовётся Пруссия, но управляется по-прежнему из Бранденбурга.