Смешные любови (рассказы)
Шрифт:
— Чепуха, — сказал Гавел, — не стоит из-за этого волноваться.
Молодой человек, однако, продолжал рассыпаться в извинениях и отговорках, ссылаясь на то, что на курорте по осени красивых женщин наперечет и что надо быть признательным и за то, что попадается под руку.
— Тут я не могу с вами согласиться, — одернул редактора Гавел. — Я здесь заметил нескольких чрезвычайно привлекательных женщин. Но кое-чем поделюсь с вами. Существует некая внешняя привлекательность женщин, которую провинциальный вкус ошибочно принимает за красоту. И существует подлинная эротическая красота женщин. Конечно, не так-то просто распознать ее с первого взгляда. Это искусство. —
Редактор пришел в отчаяние: понял, что он неисправимый глупец, затерянный в необозримой пустыне (да, она казалась ему необозримой и бесконечной) собственной молодости; понял, что пал в глазах доктора Гавела; сейчас с полной ясностью ему открылось, что девушка его неинтересна, ограниченна и некрасива. Когда он, вернувшись, снова подсел к ней в бокс, ему показалось, что все посетители кафе, равно как и два сновавших официанта, знают об этом и не без злорадства жалеют его. Он крикнул, что хочет расплатиться, и объяснил девушке свой поспешный уход срочным заданием. Девушка погрустнела, и у него сжалось сердце от сострадания к ней: он, хотя и знал, что подобно настоящему рыбаку бросает ее снова в море, в глубине души (тайно и сконфуженно) все же продолжал любить ее.
И даже утренний свет следующего дня не рассеял его мрачного расположения, а увидев идущего навстречу по курортной площади доктора Гавела с элегантной женщиной, и вовсе ощутил в душе зависть, почти схожую с ненавистью: дама была кричаще красива, и настроение у доктора Гавела, весело закивавшего ему, было кричаще радостным. В этом сиянии редактор почувствовал себя еще более жалким.
— Это редактор местного журнала; он познакомился со мной лишь ради того, чтобы проторить дорожку к тебе, — сказал Гавел и представил его красавице.
Когда молодой человек понял, что перед ним женщина, которую он видел на экране, его неуверенность и вовсе возросла; Гавел принудил его немного пройтись с ними, и редактор, не зная, что и сказать от растерянности, стал излагать свой прежний журналистский проект, дополнив его новой идеей: он охотно поместил бы в журнале общее интервью с обоими супругами.
— Дорогой друг, — предостерег его Гавел, — беседы, что мы с вами вели, были приятными и благодаря вам даже занятными, но почему, скажите на милость, их следует публиковать в журнале, предназначенном для обладателей больного желчного пузыря и язвы двенадцатиперстной кишки?
— Могу себе представить эти ваши беседы! — улыбаясь воскликнула пани Гавлова.
— Мы говорили о женщинах, — уточнил доктор Гавел. — В пане редакторе я нашел для этой темы выдающегося партнера и собеседника, светоносного друга моих ненастных дней.
— Он не наводил на вас тоску? — спросила пани Гавлова у молодого человека.
Редактор был счастлив, что доктор Гавел назвал его своим светоносным другом, и к его зависти вновь стала примешиваться благодарная преданность; молодой человек заявил, что скорее он наводил тоску на доктора Гавела; он ведь отлично осознает свою неопытность и пресность, даже — добавил он — свою ничтожность.
— Ну, мой дорогой, — засмеялась актриса, — представляю, как ты тут хорохорился!
— Вовсе нет, — редактор встал на защиту доктора, — вы же, сударыня, не знаете, что такое этот городишко, это захолустье, в котором я живу.
— Здесь ведь так красиво! — возразила актриса.
— Да, для вас, приехавшей сюда ненадолго. Но я здесь живу и буду жить. Постоянно один и тот же круг людей, которых знаю как свои пять пальцев. Постоянно одни и те же люди, которые одинаково думают, и то, о чем они думают, одни глупости и пошлости. Воленс-ноленс я должен уживаться с ними и порой даже перестаю осознавать, что постепенно приспосабливаюсь к ним. Как ужасно стать одним из них! Как ужасно видеть мир их близорукими глазами!
Редактор говорил со все возрастающим пылом, и актрисе казалось, что в его словах она слышит дуновение вечного протеста молодости; это захватило ее, поразило, и она сказала: — Вы не должны приспосабливаться! Нет, не должны!
— Не должен, нет, — согласился молодой человек. — Пан доктор вчера открыл мне глаза. Любой ценой я должен вырваться из заколдованного круга этой среды, из заколдованного круга этой убогости, этой серости. Вырваться, — повторял молодой человек, — вырваться!
— Мы толковали о том, — стал пояснять Гавел жене, — что банальность провинциального вкуса создает ложный идеал красоты, что по сути своей он неэротичен, даже антиэротичен, тогда как подлинное, взрывное эротическое волшебство остается вне поля зрения. Вокруг нас ходят женщины, способные довести мужчину до самых головокружительных чувственных потрясений, но здесь их никто не замечает.
— Вот именно, — согласился редактор.
— Их никто не замечает, — продолжал доктор, — потому как они не соответствуют меркам здешних портных; а вся суть в том, что эротическое волшебство проявляется скорее в деформациях, чем в симметрии, скорее в выразительности, чем в соразмерности, скорее в оригинальной, чем в серийной прелести.
— Верно, — согласился редактор.
— Ты же знаешь Франтишку? — спросил Гавел свою жену.
— Знаю, — сказала актриса.
— А знаешь ли ты, сколько моих друзей за одну ночь с ней отдало бы все свое состояние? Голову даю на отсечение, что в этом городе никто ее не замечает. Да хоть вы, пан редактор, вы же знаете пани доктора Франтишку, но скажите, заметили ли вы когда-нибудь, какая это потрясающая женщина?
— Нет, право слово, нет! — сказал редактор. — Мне и в голову никогда не приходило посмотреть на нее как на женщину!
— Разумеется, — сказал Гавел. — Она казалась вам недостаточно худой. У нее вам не хватало веснушек и говорливости.
— Да, — сказал молодой человек понуро, — вчера вы поняли, какой я болван.
— А вы когда-нибудь обращали внимание на ее походку? Замечали ли вы, как красноречивы ее ноги в движении? Пан редактор, если бы вы слышали, о чем эти ноги рассказывают, вы покрылись бы краской, хотя я-то знаю, какой вы неисправимый греховодник!
— Дуришь голову невинным людям, — сказала актриса мужу, когда они простились с редактором.
— Ты же прекрасно знаешь, что это признак моего хорошего настроения. И клянусь тебе: с той минуты, что я сюда приехал, это со мной впервые.
На сей раз доктор Гавел не лгал; встретив утром подъехавший к станции автобус и увидев жену сперва за оконным стеклом, а потом улыбающуюся на подножке, он преисполнился счастьем; в предыдущие дни все запасы веселости оставались в нем неизрасходованными, и оттого сейчас от радости он едва не сходил с ума. Они вместе бродили по колоннаде, грызли круглые сладкие вафли, заглянули к Франтишке, дабы получить свежий отчет о новых изречениях ее сына, совершили с редактором прогулку, описанную в предыдущей главе, и подшучивали над пациентами, прогуливавшимися по улицам в оздоровительных целях. В этой связи доктор Гавел не мог не заметить, что многие встречные устремляют на актрису пристальные взгляды, а обернувшись, он и вовсе убеждался, что они останавливаются и смотрят им вслед.