Смоленское направление 2

Борисов Алексей Николаевич

– Там, – девушка показала пальцем вверх, – он не сможет ничего сказать.

Перед тем, как войти в дом, Лауха показала нам свою голую спину, на которой калёным железом был выжжен крест. Вот так, крестоносцы крестили Водь. Снорри тогда ничего не сказал, только кивнул головой и теперь спокойно смотрел за древним языческим обрядом.***

(душа умершего должна рассказать предкам о своих славных делах на земле, но с набитым ртом землёй не сможет произнести, ни слова. Таким образом, предки решат, что умерший был никчёмен, и отправят его душу прислуживать в качестве раба).***

Мать

девушки находилась рядом, поглаживала вынутый из схрона амулет и улыбалась. Я показал на мертвеца, сотворил пальцами крестик, провёл ладонью по горлу и изобразил с помощью указательного и безымянного пальцев ходьбу, мол, надо идти к остальным.

Старушка кивнула, подошла к дочери, что-то сказала ей на ухо, потрогала нас за нос и поклонилась. Благословление было получено. Лауха повела к соседним избам, и следующим домом был как раз тот, где осквернял землю своим присутствием Бжезинский.

Монах почти пристроился к ребёнку, но что-то ему мешало. Нужен был страх и мольбы о пощаде. Без этого, мысли путались, и желаемого вожделения не приходило.

– Умоляй! Проси о пощаде, исчадие ада! – Заорал насильник.

– Мамочка! Помоги! – Закричала девочка. Нож негодяя срезал прядь волос и дотронулся до уха.

В этот момент дверь распахнулась, но из-за крика жертвы Збигнев ничего не услышал. Волна удовольствия прокатилась в его безбожной душе. Сатана в рясе почувствовал безграничную власть над крохотным тельцем беззащитного ребёнка.

То, что я увидел, ввергло меня в ступор. На долю секунды сознание помутилось. Мне приходилось убивать, видеть, как это делают другие, но подобное издевательство над ребёнком предстало перед глазами впервые.

– Скотина! Получай! – Вошедший за мной Снорька подтолкнул меня, и я прыгнул на насильника, позабыв о винтовке.

Я не видел лица монаха, только тёмное пятно. Не почувствовал и как нож Бжезинского воткнулся в броню жилета, как Снорри вцепился в мою спину, пытаясь оттащить от избитого растлителя.

– Мразь! Никогда! Не смей! Прикасаться к детям! – Каждый выкрик сопровождался ударами кулаков. Слюна потекла у меня изо рта, слов уже не было, только рычание.

На помощь Стурлассону пришла Лауха. Вдвоём они оттянули меня, при этом Снорьке досталось по рёбрам, но броня и ватник сгладили удар.

– Лексей! Ты ему глаза выбил. Остынь. – Свей посадил меня на землю, прислонив к стене дома. – Лауха, быстро принеси снега.

Дяглинка выбежала во двор, и тут же вернулась, неся в пригоршнях крупный снежок.

– Кому? – Лауха посмотрела на лежавшую девочку с задранной рубахой, потом перевела взгляд на меня и завершила поворот головы, уставившись на Снорьку.

– Лексею лицо разотри. С девочкой всё в порядке. Не успел гад.

– Ага, сейчас, только …, – Лауха подскочила к лежащему монаху и пнула его ногой, со всей силы, на которую была способна.

После снежного умывания я успокоился. Извращенец-монах был ещё жив, но лежал в отключке. Глаза его были целы, а вот лицо походило на отбитый кухонным молотком кусок мяса. Привязав Бжезинского к лавке, используя его разорванную на полоски рясу, мы отправились к следующему дому. На этот раз, первым в дверь

вошла Лауха, якобы навестить соседку.

– Смерть к вам пришла. – Сообщила женщина поляку, сделав шаг вправо, уступая место Стурлассону.

– Бумц! – Болт арбалета воткнулся в грудь крестоносца.

Второй оккупант схватился за лежавший на столе нож, и выронил его, заметив ещё одного вошедшего гостя.

– На колени! Живо!

Растерявшийся поляк медленно опустился на колено, поглядывая одним глазом на лежащие в углу доспехи, прикидывая, успеет ли он добраться до топора.

Не успел. Может и был Яцек до знакомства с Бжезинским хорошим человеком, храбрым воином, заботливым отцом и неплохим скорняком, да только с кем поведёшься. Людей среди оккупантов не было, всё человеческое в них давно выгорело, вместе с костром, в котором сгорели двенадцать дяглинцев, запертых в сарайчике напротив кузни. Изуверы-каратели платили по долгам. Как потом платили их потомки, сжигавшие целые деревни во время Великой войны. И не один суд в мире, не сможет обелить их зверства. Ни один порядочный человек не подаст им руки, слушая враньё про освободительное движение. Ибо нет места на земле нелюдям.

Девять из десяти орденцев были убиты прямо в домах. Помогла погода, никто не высовывал нос на улицу. Сильный порывистый ветер стал потихоньку ослабевать и дяглинки вынесли тела убитых, сложив их возле кривой часовни. Полуголый Сбигнев так и остался лежать привязанный к лавке в избе матери Лаухи. Обходя этот дом, случайно наткнулся на козий череп, и тут в голове возникла идея. Пока никто не видел, отсёк кончики рожек и положил их в поясную сумку. Дело оставалось за малым, главное, чтобы клей не подвёл.

Парамон со Снорькой волокли Бжезинского с кляпом во рту к его часовне. На голове насильника была надета шапочка с тесёмками, но пленник всё время мотал головой, пытаясь её сбросить. Возле церквушки росла осина, к ней его и привязали.

– Снорька, переводи. – Попросил стоящего рядом со мой свея.

– Постараюсь. – Ответил Стурлассон.

– Дяглинцы! Сегодня новгородское войско под предводительством храбрейшего боярина Пахома Ильича освободило вашу деревню от ненавистных захватчиков. Голод, смерть и унижения принесли вам враги. С этим покончено. К осине привязан нелюдь, насиловавший детей, сжигавший мужей и вравший, что он посланник Христа. В своих проповедях он не раз упоминал дьявола, указывая, на его рога, растущие из головы. Так знайте, он и есть дьявол. – Я подошёл к привязанному монаху и снял с него шапчонку. На выбритой макушке торчали два костяных нароста.

– Господи, и вправду нечистый. – Прошептал Парамон, несколько раз перекрестившись.

Сбигнев бешено вращал глазами, пытаясь освободиться от верёвки, стал напрягать мышцы тела, но всё было тщетно.

– Как вы поступите с дьяволом?

– Лайла знает! Пусть она решит. – Закричали дяглинки.

Из толпы вышла мать Лаухи, держа в руках короткий серп. Ловким движением она скинула с себя верхнюю одежду, оставаясь в одном хурстуте и рубахе. На груди переливалось янтарное ожерелье, обрамлённое в золотые кольца. Женщины деревни затаили дыхание.