Смотри на Арлекинов !

Набоков Владимир Владимирович

Стихи, которые я начал писать после встречи с Ирис, должны были передать ее подлинные, единственные черты – то, как собирается в складки лоб, когда она заводит брови в ожидании, пока я усвою соль ее шутки, или как возникает иной рисунок мягких морщин, когда, нахмурясь над Таухницем, она выискивает место, которым хочет поделиться со мной. Но инструмент мой был еще слишком туп и неразвит, он не годился для выраженья божественных частностей, и ее глаза, ее волосы становились безнадежно общи в моих в прочем неплохо сработанных строфах.

Ни один из тех описательных и, будем честными, пустеньких опусов не стоил (особенно в переводе на голый английский – не оставлявший в них ни склада ни ляда) того, чтобы их показывать Ирис, к тому же диковинная застенчивость, какой я отроду не знавал, приволакиваясь за девицей на бойкой заре моей сладострастной

юности, мешала мне представить Ирис этот свод ее прелестей. Но вот ночью 20 июля я сочинил более косвенные, более метафизические стихи, которые решился показать ей за завтраком в дословном переводе, взявшем у меня времени больше, чем сам оригинал. Название стихотворения, под которым оно появилось в парижской эмигрантской газете (8 октября 1922 г., после нескольких напоминаний с моей стороны и одной просьбы «прошу вас вернуть…»), было да и осталось – во всех антологиях и собраниях, перепечатавших его в последующие пятьдесят лет, – «Влюбленность», – оно облекает золоченой скорлупкой то, на выраженье чего в английском уходит три слова.

Мы забываем, что влюбленностьне просто поворот лица,а под купавами бездонность,ночная паника пловца.Покуда снится, снись, влюбленность,но пробуждением не мучь,и лучше недоговоренность,чем эта щель и этот луч.Напоминаю, что влюбленностьне явь, что метины не те,что, может быть, потусторонностьприотворилась в темноте.

– Прелестно, – сказала Ирис. – Звучит как заклинание. А что это значит?

– Это у меня здесь, на обороте. Стало быть, так. «We forget – or rather tend to forget – that being in love (vlyublyonnost’) does not depend on the facial angle of the loved one, but is a bottomless spot under the nenuphars, a swimmer's panic in the night» (здесь удалось передать трехстопным ямбом последнюю строчку первой строфы, «ночная паника пловца»). Следующая строфа: «While the dreaming is good – в смысле „пока все хорошо", – do keep appearing to us in our dreams, vfyublyonnost', but do not torment us by waking us up or telling too much: reticence is better than that chink and that moonbeam» [10] . Теперь последняя строфа этих философических любовных стихов.

10

«Мы забываем – или, лучше, склонны забывать, – что влюбленность не зависит от угла, под которым нам видится лицо любимой, но что она – бездонное место под купавами… Пока сон хорош… продолжай появляться в наших снах, влюбленность, но не томи, пробуждая нас или говоря слишком много, – умолчание лучше, чем эта щель или этот лунный луч» (англ.).

– Этих – как?

– Этих философических любовных стихов. «I remind you, that vlyublyonnost' is not wideawake reality, that the markings are not the same (например, полосатый от луны потолок, moon-stripped ceiling, – это реальность иного толка, нежели потолок дневной), and that, may be, the hereafter stands slightly ajar in the dark» [11] . Voil`a [12] .

– Вашей девушке, – заметила Ирис, – должно быть, здорово весело с вами. А, вот и наш кормилец. Bonjour [13] , Ив. Боюсь, тостов тебе не осталось. Мы думали, ты уж несколько часов как ушел.

11

«Напоминаю, что влюбленность – не реальность, видимая наяву, что у нее иной крап… и что, может статься, загробный мир стоит, слегка приоткрывшись, в темноте» (англ.).

12

Ну вот (фр.).

13

Здравствуй (фр.).

На миг она прижала ладонь к щечке чайника. И это пошло в «Ardis», все пошло в «Ardis», моя бедная, мертвая любовь.

6

После пятидесяти лет или десяти тысяч часов солнечных ванн в разных странах – на пляжах, палубах, на лежаках и лужайках, на скалах и скамьях, на кораблях, на кровлях и балконах – я мог бы и не упомнить чувственных тонкостей моего посвящения, если б не эти мои старинные заметки, так утешающие педантического мемуариста рассказами о его болезнях, браках и жизни в литературе. Огромные массы Шейкерова кольдкрема втирались мне в спину коленопреклоненной, воркующей Ирис, пока я лежал на пламенном пляже, на грубом полотенце, ничком. Под закрытыми веками, притиснутыми к предплечью, проплывали пурпуровые светородные образы: «Сквозь прозу солнечных волдырей проступала поэзия ее прикосновений…» – так значится в моем карманном дневничке, но теперь я могу уточнить эти юношеские утонченности. Пронимая зудящую кожу и претворяясь, с приправой этого зуда, в неизъяснимое и довольно смешное блаженство, прикосновенье ее ладони к лопаткам, скольжение вдоль спинного хребта, слишком уж отзывалось умышленной лаской, чтобы не быть умышленным подражанием ей, и я не мог обуздать потаенного отзыва, когда под конец проворные пальцы спархивали без нужды к самому копчику, прежде чем отлететь совсем.

– Ну вот, – произносила Ирис в точности с тою же интонацией, к какой прибегала, закончив более специализированную процедуру, одна из моих кембриджских душечек, Виолетта Мак-Д., девственница опытная и сострадательная.

У ней, у Ирис, было немало любовников, и когда я открывал глаза и поворачивался к ней и видел ее и пляску алмазов в сине-зеленом исподе каждой близящейся, каждой валкой волны, и черную мокрую гальку на гладком предпляжье, там, где мертвая пена ожидает живую, – и, ах, она подступает, хохлатая линия волн, рысью, словно цирковые лошадки, по грудь погруженные в воду, – я постигал, созерцая ее на фоне этого задника, сколько льстивых похвал, сколько любовников помогло сформировать и усовершить мою Ирис вот с этой ее безукоризненной кожей, с отсутствием какой ни на есть неточности в обводе ее высокой скулы, с изяществом ямки под нею, с accroche-coeur [14] маленькой ладной игруньи.

14

Завиток волос на виске или на лбу (фр.).

– Кстати, – сказала Ирис (не вставая с колен, она немного откинулась, перевив под собою ноги), – кстати, я так и не извинилась за то мое прискорбное замечание о ваших стихах. Я уже сотни раз перечитывала ваше «Valley Blondies» [15] (влюбленность) и по-английски, ради содержания, и по-русски, ради музыки. Мне кажется, они совершенно божественны. Вы меня прощаете?

Я потянулся губами – поцеловать радужную коричневую коленку рядом со мной, но ее ладонь, как бы измеряя младенческий жар, легла мне на лоб и остановила его приближение.

15

«Блондинки из долины» (англ.).

– За нами присматривает, – сказала она, – множество глаз, глядящих якобы в какую угодно, только не в нашу сторону. Две милых учительницы-англичанки справа от меня, – шагах примерно в двадцати, – уже поведали мне, что ваше сходство с фотографией Руперта Брука, той, где у него голая шея, просто a-houri-sang [16] , – они и по-французски немного знают. Если вы снова попытаетесь поцеловать меня или мою ногу, я попрошу вас уйти. Слишком часто в моей жизни мне делали больно.

16

Искаж. ahurrissant – «сногсшибательный» (фр.).

Последовало молчание. Крупинки кварца источали радужный свет. Когда девушка начинает разговаривать, как героиня рассказа, все, что вам требуется, – это немного терпения.

Я уже отослал стихи в ту эмигрантскую газету? Покамест нет; прежде нужно отправить венок сонетов. Судя по кое-каким мелочам, двое слева от меня (я понизил голос) – мои соотечественники-экспатрианты.

– Да, – согласилась Ирис, – они почти окоченели от любопытства, пока вы читали Пушкина, – про волны, с обожаньем ложившиеся к ее ногам. А какие еще признаки?