Смотритель
Шрифт:
Однако о злоключениях московской дамы Маруся уже не узнала, поскольку окончательно провалилась в тягучий летний сон и не услышала, как хозяин тихо выпроводил гостя, охраняя его от разволновавшегося петуха, как затем пожилая женщина указала ему на спящую Марусю, и как они улыбнулись, переглянувшись, и оставили ее спать, прикрыв вышитой старомодной гладью накидкой. И снились Марусе детские сны, волшебная сторона, где всякое дерево превращается в великана, куст – в разбойника, копны сена свободно разгуливают по полю – но нет там ни зла, ни хлопот, ни печалей…
Проснулась Маруся от кукареканья того же петуха, на закате совсем слепившего глаза своим пламенем, и пришла в ужас. Проспать полдня на чужой террасе! Она осторожно постучалась, и вышедшая женщина действительно подала ей сначала холодного квасу, а потом сказала, что хозяин давно ушел в музей, так как приехала делегация из Овстуга, и вернется теперь не раньше полуночи.
– Вы в другой раз приходите, он всегда гостям рад.
– А вы… – рискнула вдруг Маруся. – Может, вы знаете тут такого старичка с носиком-луковкой, наверняка какой-нибудь университетский на пенсии. Он еще по лесу любит гулять…
– …и красных девушек пугать! – закончила, рассмеявшись, женщина. – Эх, старый греховодник, а! – Она вытерла набежавшие от смеха слезинки. – Так это вы о нем пришли узнать? Нет, милая, не знаю, а муж знает, наверняка знает, так что вы и вправду приходите еще. Да вот хоть завтра, хорошо?
Маруся уехала несолоно хлебавши восвояси последним автобусом, так и не дождавшись Вырина, который, как ей вдруг показалось, хочет непременно сцапать того самого рыжего петуха, для чего и сидит, мерзавец, где-нибудь в засаде, наплевав на хозяйку. И она решила завтра же предупредить хозяев, а до тех пор попытаться разобраться в происходящем, тщательно разложив на разные полочки явь и сны.
Глава 10
Павлов, которого хозяин любезно и даже как-то принудительно под видом защиты от рыжего разбойника проводил за калитку, сел в машину совершенно обескураженный. Деньги он как-то машинально тут же вернул, но теперь ему казалось, что сделал это зря. С другой стороны, он подумал, что, наоборот, не взяв со старичка деньги, он гораздо скорее доберется до разгадки. Впрочем, теперь все равно было уже, разумеется, поздно что-либо менять в этом. Однако, хотя он как будто бы ничего толком и не выяснил, Павлову вдруг стало окончательно ясно и то, что хитрый музейщик много чего знает, но ничего просто так не расскажет. Да и что это за идиотские речи про негуманный быт? И, вообще странный дедок. Словом, оставалось одно: все искать самому, самому облазать весь район. Впрочем, решить это было легко, а вот сделать… Полужье занимает никак не меньше шести тысяч квадратных километров, по меньшей мере половина из которых леса, а по Оредеже – так особенно. Мелких же речонок вообще никто не считал. Павлов достал из бардачка карту: синими прожилками без названий была испещрена вся северная часть. Всякие там Сабы, Сабицы и Подсабки, тьфу! На это уйдет много месяцев, а зимой до многих наверняка даже не добраться. «О чем я думаю? – вдруг мелькнуло у Павлова. – Каким образом я, нормальный тридцатитрехлетний и вроде неглупый мужик, вдруг оказался втянутым в какой-то полоумный бред? С чего? И… когда?»
Павлов расслабился на сиденье и на лобовом стекле, заигравшем от слепящего солнца золотом, попытался, как на экране, прокрутить последние события. Конечно, все началось с этой безумной дороги из никуда в никуда. Он живо ощутил ту жуть, охватившую его, когда машина неслась по идеально ровному шоссе, а лес вокруг, благодаря отсутствию какого-либо разнообразия, сливался в ничто, в пустоту. И эти полчаса любви с Ольгой, такие неожиданные и странные, не давшие удовлетворения, но словно открывшие в душе некие шлюзы и пробудившие призрак неких возможностей…
Тем не менее, как человек совсем не книжный, Павлов затруднился точнее определить то свое состояние, хотя и понимал, что теперь именно в точном определении может заключаться какая-то часть отгадки: ведь назвать – значит почти понять. Потом подобранный Сирин, в исчезновениях которого тоже крылась какая-то тайна, может быть, как казалось теперь Павлову, ничуть не меньшая, чем в стеклянном шале и седой женщине. Затем ко всему этому добавился старик со злополучной шубой, к несчастью, оказавшийся совсем не сумасшедшим. И, наконец, появление еще двух персонажей – нет, даже трех, поскольку помимо шале обнаружились остатки какой-то старой музейной развалины.
Все эти события, с одной стороны, были никак между собой не связаны, за исключением собаки на обратном пути. Но с другой стороны – и Павлов был готов отдать голову на отсечение! – они все-таки все были каким-то образом слиты в некое неразрывное единство. И теперь было необходимо найти этот связующий момент, и, быть может, тогда все встанет на свои места, и можно будет…
Но стоп! Что тогда будет можно? Вернуть ту удивительную женщину, которой впервые в жизни оказалось столь волшебным образом очаровано все его существо? Но он не знает о ней ровным счетом ничего. Или понять, почему это произошло именно с ним – и для чего произошло? В конце концов, от выбора цели наверняка зависит и выбор средств… и шансы на победу. Павлов, несмотря на свой бизнес, относительную обеспеченность и непоколебимый пофигизм, был все-таки человеком тонким – тонко чувствующим и порой даже тонко думающим, что встречается гораздо реже. И пусть он сейчас не мог себе объяснить последнего утверждения, он вполне отчетливо знал, что оно безошибочно.
Итак, что именно он должен искать и, главное – зачем? Тут вдруг на мгновение у него мелькнула здравая и трусливая мысль бросить все и жить себе дальше спокойно, как жил столько лет, но Павлов снова вспомнил то пьянящее ощущение едва уловимого касания ее руки и лиловатые глаза под серебром волос… Ах, как легко было бы затеять все эти поиски только ради женщины! И даже как сладко… Но…
Он посмотрел на часы: до темноты оставалось еще достаточно времени, и добраться до спрятанной лодки он вполне успеет. И Павлов рванул.
Часть пути он проехал прямо по полям, безжалостно сминая кольцовские цветочки [58] и в одном месте – даже какие-то злаки. Потом бросил «Шкоду» прямо на опушке и быстро углубился в лес, уверенно следуя своим еще даже не успевшим окончательно завянуть паттеранам. [59] Как здорово, что в детстве он так любил Купера и Лондона! И кто мог бы подумать, что те детские навыки пригодятся ему в двадцать первом веке в пяти десятках километров от второй столицы.
58
Имеется в виду распространенный мотив поэзии А. Кольцова – луговые цветы.
59
Знак в виде скрещенных веточек двух разных деревьев, указывающий направление пути, который широко использовался североамериканскими индейцами.
Лодка тоже стояла нетронутой, и уже через несколько мгновений Павлов спокойно выгреб на середину реки. Он двинулся по течению, заставляя себя по возможности не думать ни о каком острове, а просто отдаваться созерцанию окружающего. Река почти не петляла, как обычно петляют маленькие лесные речки. На песчаных откосах левобережья стыли любопытные цапли, в заводях резвились подросшие уже утята, а луга одуряюще пахли запоздалыми травами. Ох, как сладко вдыхать чистый мед!
Однако правая сторона темнела хвойной непроницаемой массой, неприступная и мрачная, словно ощетинившаяся частоколом деревянных крепостей и лесом пик. Но если в ней чувствовалась откровенная хмурость и настороженность, то левая при всей своей пасторальной прелести словно таила какой-то скрытый подвох. «А ведь я подошел именно оттуда, – нехотя признался себе Павлов. – Оттуда, с этой, казалось бы, столь благостной стороны. Но в ней есть что-то… что-то… – Он снова мучительно долго подыскивал слово, – неестественное?..» И как-то подсознательно Павлов стал держаться правой стороны. И надо признать, что там было, хотя и поглубже, зато поменьше корявых коварных топляков.