Смотрящий по России

Сухов Евгений Евгеньевич

Старик мелко захохотал, обнажив парочку уцелевших зубов. Жевать ими, конечно, уже было невозможно, но вот напугать — это, пожалуйста! Этакий людоед на пенсии.

— Следил, — удовлетворенно подтвердил старик, сладко щурясь. — Когда я тебя здесь в первый раз увидел, так даже не сразу понял, что это ты. А потом присмотрелся, точно он! Думал, чего это вдруг тебя в церковь потянуло. Покаяться, что ли, решил? Ведь с церковью больше всего дружат большие грешники и святые. Первым нужно свои грехи замаливать, а вторым, чтобы в мерзости не запачкаться. Имеются еще третьи, которые ходят в церковь, когда чувствуют приближение своей кончины, есть и четвертые — корыстолюбивые. Покумекал я и понял, что молиться тебя не заставишь

даже из-под палки, грехи свои замаливать ты не собираешься, да и сам ты не святой, помирать тоже не думаешь. Значит, четвертое? — Старик вновь негромко захохотал, обнажив бледные десны. Зубки-то слабы, а полакомиться ох как хочется! — Корысть! Чего же ты молчишь, Тимоша? — удивленно спросил Сомов. — Помнится, ты раньше очень разговорчивый был, а тут из тебя даже слово не выжмешь.

— Уж не умом ли ты рехнулся на старости лет? — примирительно буркнул Беспалый. — Что же ты мне за корысть такую приписываешь?

— А ты дальше меня послушай, — наставительно сказал Сомов. Склонившись к уху Тимофея Егоровича, он почти зашептал: — Вот наблюдаю я за тобой и думаю, а чего это он все именно к этим иконам-то подходит, когда вокруг их по всем стенам немереное число развешано? Спросил я как-то про них у батюшки, а он и говорит, дескать, пожалованные они одним прихожанином. Догадался я, о ком речь шла… Мне тут страсть как любопытно стало, думаю, с чего бы это Беспалый на траты пошел? Отродясь за ним такого не было. А потом узнал, что ты и другой церкви пожалование сделал. Маленькая такая церквушка, на окраине Москвы. И все думаю, а что это он церквушки такие выбирает, где замок пальцем открыть можно. Выбрал вечерок, да и открыл церквушку. А иконы эти забрал… Что с тобой, Тимоша? — сочувственно покачал головой старик. — Вот опять глаз начал дергаться. Не бережешь ты себя, сердешный. А в наше время ой как о здоровье надо печься! Знаешь, почему я не очень люблю в церковь ходить? — вдруг неожиданно спросил он.

— Отчего же?

— Как ни придешь туда, она все время закрыта. То в обед попадаю, а то поздно прихожу. Опять закрыто! А бывает, заявишься, как и положено, а церковь все равно закрыта, оказывается, батюшка запил или мучается с глубокого похмелья. И вот стоишь перед вратами храма, а попасть в него не можешь. А молиться ой как хочется. И что тогда делать, если вдруг душевная тоска нахлынула, если припекает невмоготу? Если душа с богом поговорить хочет? Вот постоишь себе немного, потопчешься вот тут на паперти да и восвояси пойдешь. — Старик, похоже, в лице Беспалого отыскал благодарного слушателя, тот смотрел на него с интересом, ни разу не перебив. — Я тут как-то в Польше побывал, у своего друга. Костелов там понатыкано на каждом шагу. И все работают! — восторженно произнес он. — Без всякого перерыва на обед!..

— Иконы зачем взял? — грубовато перебил его Беспалый.

Сомов неожиданно посуровел и ответил, сжав челюсти:

— А ты догадайся! Вот то-то и оно! — победно воскликнул он, отметив на лице Беспалого нешуточную перемену.

Смущенно кашлянув, подошел батюшка, невысокий и невероятно худой. На утомленном, истерзанном долгими постами лице печать непроходящей скорби. Он выглядел смущенным.

— Вы бы уж не так громко говорили, — смиренно попросил он. — Прихожане молятся.

— Батюшка, извини Христа ради, — бесхитростно покаялся Беспалый, показав крепкие желтоватые зубы. — Друга я здесь встретил, разговорились.

Священник посмотрел на стоящего рядом старика. В глазах его явно сквозила настороженность. Похоже, что не поверил. Ну да бог с ним! Дело-то хозяйское.

Беспалый с Сомовым вышли из церковного двора. Вдоль тротуара длинной чередой выстроились нищие. Сунув руку в карман, Беспалый побренчал мелочью и, вытащив целую пригоршню, скрупулезно, переходя от одного к другому, наделил каждого мелкой монеткой, благосклонно принимая слова благодарности.

— А

ты, я смотрю, сердобольный стал, — скривился Сомов, — на такую сцену невозможно без слез смотреть. Я уж сомневаться начал, тот ли это Беспалый, которого я знаю.

— Времена меняются, — припустил Тимофей Егорович смирения в голос.

— Времена-то меняются, — охотно согласился Сомов и, остановив взгляд на Беспалом, продолжил: — Вот только люди остаются прежними.

— Однако какой ты несговорчивый, — развел руками Тимофей Егорович. — Так что ты от меня хотел? Ведь не случайно же подошел?

— Хе-хе-хе, — мелко рассмеялся Сомов, обнажив редкие длинные зубы. Вот только радости на его лице не виделось. Сейчас он напоминал злодея, вышедшего на пенсию, но у которого еще оставалось силенок, чтобы победокурить. Вот только прежнего куража уже нет. А потому приходится скалиться и пугать безобразной личиной тех, кто послабже духом. — Это ты верно сказал. Не случайно. Хочу, чтобы ты боялся меня, до самых последних дней боялся. Вот так-то!

— Значит, не договоримся?

— Нет! Я вот что подумал, Тимофей Егорович, — неожиданно встрепенулся Сомов. — А каково тебе будет сейчас-то на старости лет на чалку идти? Ведь не на ментовскую зону чапать придется, а вместе со всеми. А там вашего брата ой как не любят! Что-то ты побелел, Тимофей Егорович, не бережешь себя совсем. Или за дупло свое переживаешь?.. Да ты не расстраивайся, чего так с лица-то сходить? Авось там тоже в начальство выбьешься. Вдруг будешь на старости лет «петушиной мамкой». — Смех его сделался громким, зловещим. — А вдруг и до «петушиного папки» дорастешь!

— Вот как ты разговаривать научился, — прошипел Беспалый, поглядывая по сторонам. А вокруг царила благодать. Нищие клянчат денежки, в церковь движется неторопливый поток прихожан. Да вот еще ударили колокола, заглушая слова. — Попугать, значит, решил!

— Я пугать тебя не собираюсь, — огрызнулся Сомов, злобно сверкнув глазами. — Уж очень мне охота передачу тебе на кичу отнести. — Вдруг неожиданно расхохотавшись, он добавил: — Только ведь петухам колбаску жрать не положено. — Хе-хе-кхе, — закашлялся он. Выудив из кармана несвежий платок, аккуратно промокнул скупо выступившую слезу. — Ладно, я пошел, — махнул он рукой на прощанье. — Встретимся еще. Если захочешь меня того, мочкануть… Так тебя повяжут, зуб даю! — обнажил он вновь челюсти с поредевшими зубами и вновь неприязненно расхохотался.

Похоже, в этой церкви Сомов был за своего: с кем-то здоровался, с некоторыми перебрасывался ничего не значащими словами, а у ворот столкнулся с каким-то чудаковатым дедулей, который пытался занять его разговором и долго, несмотря на протест, держал его за рукав. Чувствовалось, что они были старинными приятелями. Странно было другое, почему Беспалый не столкнулся с Сомовым прежде?

Наконец, отвязавшись от своего знакомого, Сомов потопал через ряды цветочниц, выстроившихся по обе стороны тротуара. Узкая спина былого политрука то пряталась за стволами лип, посаженных вдоль тротуара, а то вдруг неожиданно выныривала среди толпы и вновь скрывалась.

Беспалый неторопливо направился следом за Сомовым. Тот, видно, почувствовав это, дважды остановился и, прищурив подслеповатые глаза, щупал взглядом пространство. После чего, склонившись едва ли не вдвое под бременем лет, шел дальше.

Беспалый держался на значительном расстоянии, стараясь не попадаться ему на глаза. Остановившись у небольшого ларька, Сомов долго рассматривал выставленные в витрине товары и, взвесив на ладони горсточку мелочи, остановил свой выбор на батоне с маком и пакете молока. Живет один — провизией вот затарился, и верхняя пуговичка на ветхом пиджачке оборвана. Подобная вещь — жене в укор, а для одинокого мужика часто естественная составляющая. Тем более в таком преклонном возрасте. Как говорится, здесь не до форсу!