Смотрящий вниз
Шрифт:
– Сорок две копейки не хватает! – сказал он с досадой. – Сорок, твою мать, Две, твою мать, копейки!
– Эх, держите меня, пацаны! – Гудвин хлопнул кепкой о землю и, набирая скорость, побежал через дорогу.
Распахнув двери «стекляшки», он проскочил мимо сонного швейцара и устремился по лестнице на второй этаж. Мы с Матреной озадаченно наблюдали за его действиями сквозь прозрачную стену здания. Наверху у буфетной стойки шла бойкая торговля в разливку. Худая, как слава нашей компании, буфетчица с волосами соломенного цвета обслуживала постоянно прибывающую очередь. Перед ней стоял овальный металлический поднос с мелочью. Гудвин подлетел к стойке, цапнул поднос и дал ходу. Пронзительный
– Говно дело!
Добровольцы из очереди кинулись в погоню за дерзким похитителем. Гудвин скакал сразу через несколько ступеней, отчего монеты веером разлетались в разные стороны. К тому моменту, когда он достиг первого этажа, поднос опустел. Швейцар, будто начинающий голкипер, заметался в дверях. Гудвин молниеносно проскочил под его руками на улицу и, обернувшись, запустил в бедолагу подносом. Бросил он так себе, но, поскольку тот от страха присел, поднос угодил ему точно в лоб. Созданная упавшим швейцаром пробка задержала преследователей и позволила Гудвину спокойно догнать нас с Матреной.
– Сорвалось, блин! – пропыхтел на бегу отчаянный Гудвин.
Сколько раз я еще потом слышал это «сорвалось!». Даже случайные благородные его намерения всегда оканчивались жирной осечкой. Вот характерный случай. Гудвин возвращался к родному очагу в отличном расположении духа, чему способствовали выпитые накануне три бутылки вермута. У дома на углу Садовой он увидал двух девушек, завороженно смотревших на окна четвертого этажа.
– Могу помочь! – предупредил их галантный мой одноклассник. – Чего варежки-то разинули?!
– А то, что мы дверь случайно захлопнули, – робко призналась одна. – Там замок английский.
– Английский! – передразнил ее Гудвин. – Замок английский, табак российский! Эх вы! Тетери! Которое ваше окно?!
– Которое на четвертом, – сказала вторая. – С полосатыми занавесками.
– С полосатыми! – хмыкнул Гудвин. – Ладно! Дуйте на свой этаж и ждите смирно!
Он поплевал на ладони и стал карабкаться по водосточной трубе. До второго ряда окон было еще ничего, а дальше Гудвин начал трезветь. По его собственному признанию, высоты он побаивался, но кураж гнал его вперед. И окончательно уже трезвый, он с трудом дополз до нужного карниза. Изловчившись, Гудвин высадил ногой стекло и запрыгнул в комнату. Окрыленный своим поступком, Гудвин открыл дверь и нос к носу столкнулся с какой-то бедовой старушкой.
– Водят кого ни попадя! – накинулась та на рубаху– парня. – Совсем совесть потеряли!
– Совесть, бабка, мы найдем! – успокоил ее Гудвин. – Ты лучше скажи, где тут выход!
– На тебя смотрит, охальник! Прямо вон шагай! – Старушка скрылась на кухне.
Гудвин хлопнул дверью и, опрокинув по пути чей-то велосипед, в темноте кромешной добрался до конца коридора. Там он нащупал замок и на лестницу уже вышел с видом триумфатора. Девушки, терпеливо ожидавшие снаружи, кинулись его благодарить.
– О чем базар, девчонки?! – Польщенный Гудвин пропустил их в квартиру. – Заходите! Будьте как дома!
Одна из девушек зажгла в коридоре свет, а вторая устремилась к своей комнате и дернула ручку. Дверь была заперта.
– А как же?! – спросила она, растерянно оглянувшись.
– Так это у вас в комнате, что ль, замок-то английский?! – огорчился Гудвин. – Ну тогда извините! Второй раз я эту дистанцию не потяну! Принять надо для вдохновения!
«Весь кайф, стервы, обломали! – закончил Гудвин свое повествование, когда мы встретились на следующий день. – Как ты там говорил?! Куда там благими намерениями дорога вымощена?!»
Таким был Гудвин в наши юные годы. Теперь он стоял, опираясь спиной о стену монастырской арки, покуривал равнодушно папиросу, и у деревяшки его лежал засаленный берет с медяками. Узнал ли он меня, нет ли – бог весть. Отвернувшись, я прошел мимо под темными сводами и попал на территорию монастыря. Дорога вела прямо к ступеням собора. Я перекрестился и мысленно произнес: «Господи, верую! Помоги неверию моему!»
В Русском музее Санкт-Петербурга лицезрел я когда-то эскизы Иванова к монументальному полотну «Явление Христа народу». Среди прочих его писанных в Италии персонажей, каковых, надо полагать, наш православный живописец набирал для позирования большей частью из местных католиков, был и некто «Сомневающийся». То есть среди свидетелей данного явления, согласно версии художника, затесался человек, усомнившийся в том, чему мы верим понаслышке и что сам он увидел воочию. «Стоит ли после этого рассуждать о доказательствах?! – как бы хотел этим сказать умница художник. – Да и стоит ли вообще о них рассуждать?» Доказанная теорема становится научным фактом, лишающим нас даже иллюзии свободного выбора. Людям, я думаю, свойственно сомневаться. Возможно, именно эго и делает их людьми. В чем, правда, я лично сомневаюсь.
Свернув направо, я медленно двинулся вдоль надгробий: двора их императорских величеств фрейлины Прасковьи Матвеевны Дмитриевой-Мамоновой, графини Софьи Владимировны Паниной, урожденной Орловой, гвардии поручика Льва Ивановича Еремеева… Памятник забытому русскому поэту стоял за поворотом аллеи: «Здесь погребено тело Михайла Матвеевича Хераскова, действительного тайного советника и орденов Св. Анны и Св. Владимира 2-й степени большого креста, кавалера…» Осмотревшись, я приметил неподалеку низкую лавочку и опустился на нее в ожидании господина имярек. Отчего-то мне вдруг стало все равно, придет ли кто-нибудь на встречу со мной иль нет. Было ветрено. Сухие листья то и дело снимались с насиженных мест, шурша по кладбищенским дорожкам. Я прикрыл глаза, и мне почудилось, будто это тихо переговариваются между собою здешние обитатели. «Давеча иноки водку пили, окаянные! – вздохнула асессорша. – Уселись-то прямо на купца первой гильдии, ругались еще и облыжные речи говорили про настоятеля!» – «Иноки! – фыркнула графиня. – Вы, чай, матушка, сами лишнего тяпнули! Посадских людишек от братии не различаете!» –
«Точно так-с! – поддержал ее гвардии поручик. – Это у них спецовки-с одного цвету с подрясниками! И душегрейки одинаковые-с! А чернецы эдакой водки не пьют-с! Дрянь водка! Только название что “Московская”!»
– Александр Иванович?! – Я вздрогнул от неожиданности.
Он подошел с другой стороны аллеи и застал меня врасплох.
– Прошу покорно извинить за невольное мое опоздание. – Стягивая перчатку, он приветливо улыбнулся. – Александр Дмитриевич Курбатов. Тезка ваш в некотором роде.
– В таком случае мне представляться не надо. – Я пожал протянутую руку.
– Не надо, – согласился он, присаживаясь рядом. – Вы, верно, удивлены, что я пригласил вас в столь странное место? Знаю, знаю! Можете не отвечать. Я сам отвечу на все ваши вопросы.
Его манера изъясняться напомнила мне архаическую речь покойного управляющего казино. Впрочем, среди окружавших нас титулов и фамилий отчего-то она звучала вполне уместно.
– Прежде всего хочу признаться, что я близкий друг Ивана Ильича, а в вашем случае и его порученец. – Умные серые глаза Курбатова смотрели на меня прямо и значительно. – Нет, нет! Не перебивайте! Иван Ильич наперед знал, что если с ним так случится, то вы непременно будете на его похоронах.