Смотрящий вниз
Шрифт:
– Пока Дега был жив, совсем другая планка стояла! – Егоров грохнул чем-то тяжелым по чему-то деревянному.
– Дега?! Это который?! – Авангардист захрустел огурцом. – БэГа, может?! Борян Гребенщиков?! Так он еще жив, чего и тебе желает!
– Слыхал?! – снова прорезался голос Кутилина. – Сань, Сань! Погоди! Полина-то, слышь, совсем с катушек слетела! Комод из окна сбросила на машину Бурчалкина! Представляешь?! Комод с полтонны весит! В психушку ее увезли!
Не дожидаясь, пока Юра мне перескажет все местные новости, я повесил трубку.
На ужин Серик приготовил мне котлету по-киевски с жареным картофелем. В сауне дым стоял коромыслом: башибузуки праздновали освобождение какой-то Гири. Возможно, впрочем, что это был он, а не она. Тем не менее банщик, памятуя о наказе Руслана,
– Сам Князь приехал! – сообщил Серик, забирая грязную посуду из номера. – Теперь до утра гулять будут!
«Князь у них приехал, ядрена крыша!.. Не вертеп, а дворянское, в натуре, собрание!..»
– Александр! – вернула меня в кафе-мороженое интеллигентная жрица любви. – Не желаете с нами шампанского выпить?!
– С удовольствием. – Я загасил в блюдце сигарету.
– Шампанского три бокала! – подозвав официанта, распорядился Журенко. – Да покрепче!
– И водки сто пятьдесят, – добавил я.
– За прекрасных дам! – произнес Андрей незатейливый тост, когда бокалы были наполнены.
– Почему это ты говоришь обо мне во множественном числе? – нахмурилась Лара.
– Тогда за кавалеров! – тут же нашелся Журенко.
Мы чокнулись и выпили.
– Сегодня вечером Андрей ведет меня в консерваторию. – Лара достала из сумочки губную помаду и подправила свою «боевую раскраску», – На «Лебединое озеро».
– Лебединое озеро в зоопарке, – буркнул я в ответ.
– Ну, нам пора! – Журенко поднялся из-за стола и пошел рассчитываться с официантом, застрявшим у стойки бара.
– Да не напрягайся ты так, филолог, – ехидно сказала Лара. – Я пока отличаю цаплю от сокола. При южном ветре, само собой.
«Ай да куртизанка! – Я мысленно улыбнулся. – Здорово она умыла меня! Нет, повезло все-таки Андрею! Определенно повезло!»
– Ты еще остаешься? – спросил мой друг, возвращаясь к столику.
– Побуду немного, – кивнул я. – Спасибо за квартиру.
– Я тебя умоляю! – Журенко обнял Лару. – Пользуйся! Да, у меня там на кухне кран не работает, и лампочка в туалете перегорела!
– Чао! – Лара взмахнула рукой, и они, счастливые, исчезли под дождем.
– Вы позволите?! – Лохматое существо в застиранных джинсах, не дожидаясь моего ответа, подхватило освободившиеся стулья и растворилось вместе с ними в шумной компании сверстников.
«Достойный ты был мужчина, Иван Ильич, земля тебе пухом. – Я выпил водку. – Хотя какая, к ляду, земля?! Замуруют тебя в стену колумбария, и сделается твоим последним пристанищем керамическая ваза. Назвать емкость, где отныне будет покоиться твой прах, урной да не повернется ничей язык! В урну мы положим того, кому там вместо тебя лежать положено! И это я тебе обещаю!»
Накануне я навел справки в казино «Медный сфинкс» и выяснил, что кремация Штейнберга должна состояться сегодня в десять утра. А в 9.30 мы с Проявителем уже дежурили напротив нового Донского кладбища в его видавшем виды «Москвиче».
На мою просьбу о содействии в предстоящей операции Матвей Семенович откликнулся с неожиданным энтузиазмом и решительно отказался от всякого вознаграждения.
– Тут речь о деле, молодой человек! – рассердился он, как будто это я с него деньги требовал. – Тут вам не фабрикация! Понимать надо! Привыкло твое поколение все рублем измерять! А талант?! Вы-то знаете ему цену?! Молчите?! Ну так я тебе вот что скажу: или ты работаешь, или нет!
– Работаю, – согласился я.
И мы с Проявителем ударили по рукам.
Машины парковались у кладбища одна за другой. Многие высаживали пассажиров и тотчас отъезжали. При таком наплыве народа, кто где и кто чей, разобраться было трудно.
– Пойду осмотрюсь, – сказал я, надев шляпу, Матвею Семенычу.
Он кивнул, сосредоточенно изучая сквозь видоискатель мощного фотоаппарата с телескопическим объективом прибывающую публику.
Шляпу и долгополый черный плащ, равно как и парик с усами, ссудил мне Проявитель. В его хозяйстве этого добра было предостаточно. Гримерная, я думаю, далеко не каждого театра обладала тем выбором средств для изменения внешности, какой имелся в арсенале подпольного фотографа.
Нелепый этот маскарад раздражал меня до крайности. Я чувствовал себя каким-то персонажем комедии дель арте, из тех напомаженных ловеласов, что проникают в дома чужих жен по веревочной лестнице. Но так я имел возможность попасть на кладбище без риска быть узнанным кем-либо из тех, кто искал меня сейчас по всему городу.
У меня были все основания подозревать, что покойный управляющий находился при жизни в самых тесных отношениях с прямым заказчиком моей ликвидации. Иначе откуда он знал еще задолго до нынешних событий о том, как они будут развиваться? Откуда он мог все предвидеть и так заблаговременно предостеречь меня от надвигающейся угрозы? То, что Иван Ильич был моим тайным покровителем и доброхотом, не вызывало сомнений. Сомнения скорее вызывала мотивация. Причины такого ко мне отношения оставались для меня абсолютно неясны. Вся эта предыстория с «золотой фишкой», так долго не дававшая мне покоя, была затеяна, разумеется, им, чтобы вытащить меня на свою территорию под любым предлогом. И предлог он, надо признаться, нашел убедительный. Сильный предлог, учитывая мою прошлую склонность к азартным развлечениям. Даже выигранные мной деньги, я чувствовал, были предусмотрены в его раскладе, хотя выиграл их, несомненно, я сам. Деньги эти он мог мне запросто не отдавать. И тем более не хлопотать об их переводе на мой счет в зарубежный банк. Он знал, Иван Ильич, что без денег я никуда не поеду, и сомневался, поеду ли я куда-нибудь с деньгами. На что он, собственно, рассчитывал, пытаясь спасти меня таким образом? На то, что я умнее, чем оказался на самом деле? На то, что я, не требуя с его стороны объяснений – а ведь я их действительно не захотел услышать, но совсем по иной причине! – последую данному совету? «Есть люди, – сказал он тогда, – включившие вас в свою сумасшедшую и смертельно опасную игру…» Значит, люди, а не человек. Не один человек. В том, что их, по образному выражению Штейнберга, «сумасшедшая игра», элементом которой я как бы являюсь, смертельно опасна, – я уже успел убедиться. Это мне уже дали понять в полной мере. Идем дальше…
– Осторожней! Смотри, куда прешь, торопых-потемкович! – Шагая по аллее между могилами, я задел плечом служащего в линялой спецовке.
«Торопых-потемкович!» Надо же! Богата родная речь на затейливые обращения!.. Ладно. Идем все-таки дальше. Иван Ильич назвал меня тогда пешкой. Королевской, точнее, пешкой. Стало быть, есть и фигуры посолиднее? Или пешка – это некий образ болванчика, чьи действия используются вслепую? Или что-то еще? А что, собственно, еще? Еще он добавил, что «не имеет ни желания, ни возможности объяснить суть этой игры». Отложим пока суть, оставим в покое возможности и остановимся на желаниях. Если Иван Ильич не хотел обнаружить передо мной источник опасности, логично предположить, что этот источник ему был близок не только в информационном смысле, но и в общепринятом. Источник этот, причина всех моих бед, вполне мог оказаться близким Штейнбергу лицом. И следовательно, сегодня лицо это должно было появиться здесь, среди множества знакомых, друзей и родственников, большая толпа которых собралась в ожидании ритуального испепеления бренных останков Ивана Ильича.
Следуя довольно туманным представлениям о правилах конспирации, я не стал смешиваться с этой траурной компанией, где все так или иначе друг друга знали, а направил свои стопы к зданию, расположенному поблизости. Это был двухэтажный колумбарий под номером 18. Голубой барельеф рядом со зданием выглядел как безумный ребус. Если отгадывать его слева направо по диагонали, пропуская все фигуры между Петрушкой и пеликаном, то при желании складывается слово «пепел».
Остановившись на пороге братской усыпальницы, я стал рассматривать толпу у крематория. Видел я, естественно, только тех, кто еще оставался снаружи. Большинство провожающих, насколько я мог судить, находилось в зале ожидания за дверьми, которые сторожила добрая дюжина телохранителей. Но это меня как раз удивляло меньше всего. Среди окружения Ивана Ильича должны были присутствовать небожители, и многие, конечно, собрались проститься с управляющим. Как заметил известный писатель эпохи соцреализма: «Какой русский не пойдет за гробом соседа?»