Шрифт:
– Ма, тебе эсэмэска! – крикнул сын из комнаты.
В квартире грохотала музыка. Зажигательное латино. Я это уважаю по утрам. Правда, в доме в такую рань кое-кто спит, но ему не мешает. Проверено.
– Прочитай, солнышко! – я суетилась на кухне, как раз разливала кофе. И вообще, водружать на нос очки ни свет – ни заря не хотелось.
Богдан вошел в кухню, озадаченно пялясь на дисплей моего мобильника:
– «Вы снились мне всю ночь. Я болен вами»… По-моему, так… это слово – что-то вроде о головной боли? Подписал… Непонятно. И что с этим делать? Удалить, сохранить, послать другу?
Я выхватила у него трубку, с недоумением уставилась на текст сообщения.
– Да, мама, ты даешь!
– Ничего подобного!
У мальчика и в мыслях не было вкладывать в свои слова какую-то двусмысленную вольность. Зато я горазда на такие штучки. И боюсь, он это понял, потому что метнул в меня укоризненный взгляд, чего, впрочем, тут же устыдился. Некоторые из моих друзей считают, что он относится ко мне излишне трепетно. В его больших бархатно-карих глазах снова воцарилась чистая, как родник в заповеднике, безмятежность.
У меня прекрасный сын, во всех отношениях. Если честно, просто лопаюсь от гордости за него. Многие считают, что я перебарщиваю в этом плане, и мне не хватает объективности. Все потому что Богдан отнюдь не проявляет рвения в учебе, и вообще довольно ленив. Компьютерные игры – единственное дело, для которого ему не жаль ни времени, ни сил. Барчонок, одним словом. Ну что ж, меня это тоже начинает раздражать, хотя во всем целиком моя заслуга. И потом, ему всего тринадцать. Зато есть качества, которые никто и никогда не сможет наверстать, как знания по математике. Честность, ум и доброта, к примеру, а также способность любить и сопереживать, брать на себя удар, чтобы вывести из под него тех, кто дорог… Впрочем, о чудесных добродетелях сына я могу распространяться бесконечно. Угадайте, почему я назвала его Богданом? А потому что восхищенно млела, когда он был еще в зародыше. И свято верила, что этого ребенка дал мне Бог, только Он.
– Дань, тебе нужно успеть погулять с Кларом, – напомнила я, чтобы стереть из памяти ребенка воспоминания о нелепой эсэмэске.
Кларенс – наша собака. Тоже пуп земли.
Живо откликнувшись на имя, в кухню величественно вплыл красивейший в мире, на мой взгляд, бобтейль. Красивейший, не считая, разумеется, его подруги – Флоренс. Это тоже наша собака, тоже бобтейль.
– А может быть, дед сподобится? – со слабой надеждой сын заглянул мне в глаза.
– Может – да, а может, и нет. У нас не чи-хуа-хуа, Богдан, ты ведь не хочешь, чтобы они устроили дома туалет.
– Я пойду с Фло, – несколько ворчливо смирился он.
– Ладно, – сразу согласилась я. И на том спасибо. Гулять сразу с обоими псами трудно. Клар – живчик, на прогулке он носится и прыгает как игривый щенок. А Флоренс – дама, выходит исключительно по делам. Ей и пяти минут хватает. А вот и она. Глаз из-за шерсти совсем не видно. На кухне сразу стало тесно. Я дала домашним любимцам по горячему бутерброду с колбасой и сыром.
– Кстати, ты их не причесывала вчера, – мстительно заметил Богдан, прицеливаясь к творожному кольцу, – Сегодня уж не забудь.
– Поторопись! – Наверное, это трудно считать ответом.
Конечно, я погуляла с Кларенсом, вымыла лапы обоим псам, приготовила волшебный супчик. Даже не представляю, что еще можно было туда положить. Аромат стоял – зашибись. Это подтверждал и тот факт, что неожиданно из своей комнаты выплыл папа. Он так рано обычно не встает – на часах всего-то начало одиннадцатого.
– Доброе утро, – рассеянно приветствовал он, потянувшись к сигаретам.
Проворно ныряю под его руку и, заискивающе улыбаясь, вкладываю в нее творожное кольцо:
– Сначала съешь что-нибудь.
Он поморщился, но почему-то спорить не стал.
– Тогда дай кофе что ли…
– Сию минуту! – Я просто обязана уложиться в одну минуту, потому что циферки на микроволновке, показывающие время, мелькали как звезды при переходе в гиперпространство. Когда-нибудь меня точно уволят за опоздания – злостные и неизменные, где бы я ни работала. Не знаю, почему до сих пор этого ни разу не случилось. Теперь уже поздно что-то менять в своей жизни. И все-таки, каждый раз, как только я появляюсь в офисе, кто-то да взглянет на часы, кто-то просто уставится со значением, и я предполагаю во всем этом сдержанное такое осуждение. Это меня нервирует.
Откатив по кухонной стойке кофе поближе к папе, героически дожевывавшему нежнейший эклер, я уже застегивала брюки.
– Телефон и очки, – напомнил он, мечтательно разглядывая снежинки за окном, – Ты на машине?
Мой мобильник нашелся в хлебнице. Быстро повесила его на шею:
– На метро. Нет времени.
Выскочив из подъезда, я все-таки не пожалела несколько драгоценных минут на суетливые колебания: может быть, все-таки взять машину? Там – печка. Но нет. Пометавшись между дорожкой к стоянке и спуском к дороге – автобусной остановке – метро, я, наконец, определилась и чуть ни бегом бросилась к метро.
Коллеги уже часа полтора как парились на своих рабочих местах, когда я вбежала в офис. Работаю здесь уже больше года, и меня все более-менее устраивает. Я – главред журнала «Большие перемены». Вообще-то должность моя довольно условная. Издает его крупная медиакомпания и т.д. и т.п. Не буду утомлять, разъясняя всю несуразную структуру нашего конвейера. Не это главное. Ребята в редакции зубастые, энергичные. Я их, правда, порядком распустила, но в разумных пределах. То есть, главное мое требование – чтобы все было по-моему. Без вариантов. Только и всего. И мне почему-то кажется, если что – на них можно положиться.
Все было бы неплохо, однако недавно произошло нечто, нарушившее устоявшийся порядок. За кордон свалил гендиректор нашей богадельни и неделю назад, ну да, в прошлый четверг, навестивший по этому случаю офис президент вызвал меня на ковер. Во всяком случае, я так думала, потому что в то утро, по обыкновению, заметно припозднилась.
Вопреки моим опасениям, Вячеслав Иванович Погодин смотрел доброжелательно, хотя и с каким-то непонятным сомнением. Точно трусливый пассажир, поднимающийся на борт ТУ-154 образца 1968 года. Он (Вячеслав Иванович, а не трусливый пассажир), если вам интересно, мужчина не слишком высокий, не худой, но и полным его не назовешь. Черноволосый – с легкой проседью, черноглазый, можно даже сказать – интересный, к тому же – верх элегантности. Словом, завидный мужик. Заговорил Погодин приятным голосом, почти ласково: