SMS
Шрифт:
– Так, значит, да? – просиял Костя.
Ах, да, он приглашал на обед. Забавно получилось.
– Нет, дорогой. – Когда я говорю «дорогой», это ничего не значит. Вернее, это значит, что я отношусь к человеку по-дружески, с открытой душой, как хороший торговец на восточном базаре. Полагаю, к коллегам можно относиться по-дружески. Хотя, если честно, за свой солидный трудовой стаж не раз убеждалась, что нет, не стоит. – Я не собираюсь обедать, если ты это имеешь в виду.
– Мы можем просто кофе выпить, – настаивал Костя.
Я встала, стараясь оказаться от него на приличном расстоянии, одновременно моделируя на лице выражение неприступной доброжелательности с оттенком материнской снисходительности:
– Иди, Костя, иди. Я чуть позже навещу нашу забегаловку. Иди, – я чуть подтолкнула его, и он понял, что аудиенция окончена. Очень ценю в людях – мужчинах – подобную смекалку. Не часто встречается, между прочим.
Не буду пока выяснять с ним происхождение утреннего послания на мобильный. Не к месту это, как мне кажется.
Весь день я ощущала себя мученицей. Не в своей тарелке. Как уж на сковородке. Ждала подвоха, вызова, дурацких указаний – как минимум. По жизни такое не было для меня нормой, и вообще, скорее всего, никогда ничего такого не происходило. Но говорю же, это была какая-то сдвинутая реальность. Что-то действительно напрягало, и мне было не по себе, и это еще мягко сказано. Однако оказалось, что я зря психовала. Терехов за весь день никак больше не напомнил о себе. Может быть, и в дальнейшем не собирался?
Тем не менее, я незаметно убрала со своего стола фотографию Богдана с собаками и спрятала в сумку.
Едва дождавшись, когда стрелки часов над дверью сойдутся на семи, рванула с места, как фаворит на скачках. Обычно я задерживаюсь, как бы компенсируя опоздания, но теперь это было ни к чему. Ведь все решено. И свежий ветер прерий уже дул мне в лицо.
Дома меня неизменно встречает всеобщее ликование. Основатель этой доброй традиции – Кларенс, любящий меня с трехнедельного возраста бескорыстно-безмерной собачьей любовью, страдающий в голос, когда я ухожу и безумствующий от счастья, когда возвращаюсь, пусть я только на минуту отлучалась – мусор выносила. Позднее к празднику в прихожей со всей своей нежной и деликатной душой присоединилась прелестная Флоренс. Богдан не оставался в стороне, по-моему, из-за искренней ревности. А папа наблюдал всю эту возню, потому что иначе он бы выпадал из нашего крепкого круга, что представлялось ему недопустимым. В общем, от порога и до вешалки мой путь занимал приличное время, требовал серьезных усилий, маневренности и, желательно, равномерной раздачи мелких презентов.
Эти два человека и две собаки составляют мой мир. Любовь, забота, гордость, вдохновение для меня – эти четверо. И последний придурок тот, кто не понимает, что этого не мало, это – целая вселенная, более того – мое тело. Хотя есть, конечно, и друзья, и приятели, но это уже сопредельный мир. Соседи.
Сегодня, почесывая облизывающих меня собак и целуя сына, я чувствовала себя виноватой. Завтра я останусь без работы. Папа начнет снимать со счетов свои накопления, а может быть, и пенсию. Да нет, конечно, все совсем не так страшно, просто … Мне было паршиво.
После ужина, когда Богдан удалился, вернее, воссоединился со своим компьютером, а собаки улеглись у кухонной стойки, глядя на меня с восхищением и преданностью, папа неожиданно поставил на стол бутылочку дорогого коньяка. Достал наши любимые бокалы. Глаза из-под очков блеснули лукаво:
– Выкладывай.
– Тоже мне, Штирлиц.
– Кто тебя расстроил?
Я немного поломалась, для вида. Папа – моя жилетка. Я не миндальничаю с ним, откровенничаю на все сто. Может быть потому, что мы недавно стали близки, когда воссоединились под одной крышей. А это случилось после смерти мамы. Они развелись, когда мне было восемь. А девять лет назад… , нет, уже почти десять, сначала он пришел на похороны. Потом еще пару раз заглянул, а потом сказал, что хотел бы жить с нами. Со мной и внуком. Да, тогда мы остались вдвоем. Богдану было три с небольшим.
Впрочем, папа – человек неординарный. Он – писатель, и у него есть несколько довольно известных в свое время фантастических романов. Параллельно он всегда руководил каким-нибудь периодическим изданием. В последние годы зарабатывал редактированием. Сейчас тоже – время от времени. В основном, он продолжает писать, но уже не публикуется. Наверное, потому, что не может довести свои нынешние произведения до финала. Поставить точку. Я ему в душу не лезу, и вообще, не мое это дело. Но пару раз, когда он был на прогулке, сунула-таки нос в его компьютер. И была ошеломлена. Невозможные образы, небывалые, словно размытые, но живые, невероятно сильные, зримые, – миры, вопросы, чувства… Все действительно очень сложно. Но сейчас не об этом речь.
– Па, я привлекательная?
– Ну, – он поднял бровь, – зачем ты так? По мне, так ты настоящая красотка.
– Да ладно, па! Я серьезно. Я-то знаю, сколько мне лет, и в зеркале вижу то, что есть … когда в очках, разумеется …
– Не надо самоунижения. Дурацкие комплексы. Российские. Ты – это ты. И есть в тебе тот самый огонь. Опасный, провоцирующий. Ты – нерастраченная, совсем наоборот, – он запнулся, споткнувшись о мой мрачный взгляд, – Что, дело в эсэмэске, которую ты получила утром? Мне Богдан рассказал.
– Да нет. – Чего это Богдан разболтался? Неужели это задело его больше, чем казалось?
По телу разбегалось приятное тепло, и я постучала ногтем по опустевшему бокалу. Папа с готовностью наполнил его снова.
– Знаешь, если вспомнить, что утверждают психологи, с подачи невменяемого Фрейда … Ну, это, что отношения женщины с мужчинами обусловлены ее отношением к отцу… – задумчиво заговорил он, глядя мне в глаза. – Как ни крути, здесь у нас не заладилось. И у тебя по жизни не вышло ничего путного…
– Чушь! – может быть, это и прозвучало уверенно, но на самом деле я уже анализировала упомянутую идею. Среди прочих она достаточно видная, чтобы проскочить незамеченной. И, честно говоря, все может быть. В свое время я была счастлива, когда папа ушел из дома, потому что он был чем-то инородным. Или казался таким. Но я не собиралась обсуждать это с ним. – Я не считаю, что у меня ничего не вышло!
– Нет-нет! – спохватился папа, он встал, вытащил из холодильника лимон, порезал его тонкими кружочками и посыпал сахарным песком, – Я говорю не о жизни в принципе, а о мужчинах. Только и всего! О ничтожной половине человечества, без которой ты так хорошо обходишься. И представители которой, кажется, снова чем-то досадили тебе.