Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников

Скрынников Руслан Григорьевич

Наиболее достоверные сведения о сдаче Тулы сообщает автор «Карамзинского хронографа», хотя он и не называет по имени инициаторов заговора против Болотникова. По его словам, за два-три дня до капитуляции тульские «осадные люди» стали присылать к царю «бити челом и вину свою приносить, чтоб их пожаловал, вину им отдал, и оне вора Петрушку, Ивашка Болотникова и их воров изменников отдадут», обещая пустить в крепость государевых воевод.^{703}

То обстоятельство, что Шуйский вел переговоры одновременно с Болотниковым и с тульскими заговорщиками, породило противоречивые толки. Голландский купец И. Масса записал слухи, циркулировавшие в Москве: «Одни говорили, что Болотников сам себя выдал (сдался царю. — Р. С.), другие говорят, что его предали».^{704} Архиепископ Арсений, написавший записки после свержения царя Василия и не имевший причин щадить его репутацию, отметил, что этот государь, добиваясь сдачи Тулы, «дал клятву, что он не предаст смерти Петра и воевод, бывших с ним… И после того, как город сдался, царь не сдержал своей клятвы».^{705} О том же самом писали Я. Велевицкий (со слов жившего в России К. Савицкого) и Будила.^{706}

Среди иностранцев один лишь С. Немоевский обвиняет в предательстве Болотникова, который, согласившись с другими, связал «Петрушку», выдал его Шуйскому, сдал тульский кремль.^{707} Однако сведения Немоевского носят сомнительный характер.

Тушинцы, участвовавшие в обороне Тулы, а затем присягнувшие на верность Шуйскому, стремились доказать, что не они, а царь нарушил клятву. С их слов Буссов записал рассказ, будто Болотников завершил переговоры с Шуйским, выехал из Тулы и передался царю, рассчитывая на крестоцеловальную запись.^{708}Но и этот рассказ недостоверен.

Участник осады Тулы засвидетельствовал, что «осадные люди», составившие заговор против Болотникова, открыли ворота крепости перед воеводой И. Ф. Крюком-Колычевым и тут же выдали ему «Петра», Телятевского и Болотникова.^{709} Мирные переговоры усыпили бдительность Болотникова, и заговорщики, опираясь на помощь царя, осуществили свои замыслы.

Разобщенный наводнением и доведенный до крайности гарнизон Тулы сложил оружие, не оказав сопротивления воеводе Крюку-Колычеву и не выступив на защиту своих вождей. При таких обстоятельствах Шуйский сохранил жизнь всем сдавшимся повстанцам. Без сомнения, подобная мера была продиктована трезвым политическим расчетом. Гражданская война вступила в решающую фазу, и царь показной милостью старался перетянуть на свою сторону всех колеблющихся.

По «Карамзинскому хронографу», всех тульских сидельцев «привели к крестному целованию за царя Василия».^{710} Автор «Бельского летописца» сообщает важную подробность: Шуйский после принятия присяги от сдавшихся повстанцев «отпустил их за крестным целованием по городом».^{711} Таким образом, повстанцы после капитуляции Тулы были разосланы в разные концы страны. Служилые немцы, а их было более полусотни, были отправлены с приставами в Москву, где им позволили жить в Иноземной слободе.^{712}

Весть о падении Тулы вызвала панику в войске Лжедмитрия II. Пробыв в Болхове в течение суток, «царик» 17 октября спешно отступил ближе к границе в Карачев, где его покинуло запорожское войско.^{713} Одновременно вспыхнул бунт в иноземном наемном войске. Завладев добычей, захваченной под Козельском, наемники решили покинуть пределы России. В страхе Лжедмитрий II тайно покинул лагерь с тридцатью верными людьми из числа своих русских сторонников. Даже гетман Меховецкий не знал, куда он исчез.^{714}

В начале гражданской войны Отрепьев, после того как его покинуло наемное воинство, нашел прибежище на зиму в дворцовой Комарицкой волости. Лжедмитрий II перезимовал в дворцовой Самовской волости под Орлом. Там он получил подкрепления и пополнил запасы продовольствия. В 1608 г. самозванец объявился в Орле. Угроза нового наступления повстанцев на Москву немедленно отозвалась на судьбе тульских пленников. В феврале 1608 г. царь Василий приказал сослать Болотникова в Каргополь. Везли его через Ярославль, где находились пленные поляки. Слуга Мнишека А. Рожнятовский записал любопытные сведения о поведении Болотникова. (Другой пленник С. Немоевский повторил его рассказ слово в слово).^{715}Ярославские дети боярские были поражены тем, что главного «воровского» воеводу везли несвязанным и без оков. По этой причине они стали допытываться у приставов, почему мятежник содержится так свободно, почему не закован в колодки. Отвечая им, Болотников разразился угрозами: «Я скоро вас самих буду ковать (в кандалы. — Р. С.) и в медвежьи шкуры зашивать».^{716}

С казацким «царевичем» власти расправились до высылки Болотникова из Москвы. Царь, по замечанию летописца, «Петрушку вора велел казнити по совету всей земли».^{717} Опираясь на приведенное летописное известие, А. А. Зимин высказал предположение, что по делу «царевича» было созвано подобие Земского собора.^{718} Л. В. Черепнин разделял его мнение. «Вероятно, — писал он, — это не легенда и не летописная выдумка, а такой судебный собор действительно был».^{719}

Ссыльный поляк С. Немоевский записал 30 января (9 февраля) 1608 г.: «Прибыл посадский человек из Москвы. Наши проведали от него через стрельца, что на этих днях казнен Петрушко».^{720} Дневниковая запись свидетельствует с полной достоверностью, что казацкий «царевич» подвергся казни не сразу после сдачи Тулы, а четыре месяца спустя. В «Карамзинском хронографе» можно обнаружить любопытную приписку к тексту о сдаче Тулы: «Вора Петрушку (царь. — Р, С.) велел повесить под Даниловым монастырем по серпуховской дороге…».^{721}

Г. Шаховской был сослан «на Каменое» в монастырь, С. Кохановский — в Казань, атаман Федор Нагиба и некоторые другие — в «поморские города».^{722}Несколько позже, когда Лжедмитрий II подошел к Москве, а его отряды заняли половину государства, Болотников был сначала ослеплен, а затем «посажен в воду». Убиты были также его сподвижники — казачьи атаманы, находившиеся в ссылке.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История Смуты породила обширную историографию. Историки различным образом оценивали причины и характер народных движений начала XVII в. Первый русский историк В. Н. Татищев высказал догадку, что Смуту вызвали законы Бориса Годунова, сделавшие невольными крестьян и холопов. Бунты были следствием происков плутов, но участвовали в них редко шляхтичи, но чаще холопы.^{723} Н. М. Карамзин называл Смуту «делом ужасным и нелепым», результатом «разврата», исподволь подготовленным тиранством Грозного и властолюбием Бориса, повинного в убиении Дмитрия и пресечении законной династии. В Смуту, писал Н. М. Карамзин, народ осознал свою силу и «играл царями, узнав, что они могут быть избираемы и низвергаемы его властью». Восстание Болотникова дворянский историограф называл «бунтом Шаховского». «Внутренние варвары» свирепствовали в недрах России, но направляли их поляки, утверждал Н. М. Карамзин, так что король был «виновник и питатель наших мятежей».^{724}

С. М. Соловьев связывал Смуту с действием не внешних, а внутренних сил. Отдавая дань тезису о дурном состоянии народной нравственности, он указал на значение социальных перемен, таких как появление вольного казачества. Смута, подчеркивал С. М. Соловьев, была вызвана борьбой земских людей-собственников «с так называемыми казаками, людьми безземельными, бродячими людьми, которые разрознили свои интересы с интересами общества». С. М. Соловьев первым увидел в Смуте борьбу сословий и назвал движение Болотникова социальной войной. С началом восстания Болотникова, писал он, «крамолы, волновавшие до сих пор Московское государство, вызвали теперь новое зло — казацкую, холопскую, крестьянскую войну…теперь казаки, стрельцы, посадские люди, крестьяне, холопы восстают на сословие высшее».^{725} Парадокс заключается в том, что С. М. Соловьев первым из историков назвал восстание Болотникова крестьянской войной. Однако мысль, брошенная как бы мимоходом, не получила развития в главном труде С. М. Соловьева «Истории России с древнейших времен», где понятие «крестьянская война» не употребляется. С. М. Соловьев выражал несогласие с историками, которые считали причиной потрясений «запрещение крестьянского выхода, сделанное Годуновым». Хотя и «должно заметить, что казаки под знаменами самозванцев действительно стараются повсюду возбудить низшие классы против высших, действительно в некоторых местах на юге крестьяне восстают против помещиков, но это, — по мнению С. М. Соловьева, — явление местное, общее же явление таково, что те крестьяне, которые были недовольны своим положением, по характеру своему были склонны к казачеству… шли в казаки и начинали бить и грабить прежде всего свою же братию — крестьян».^{726}