Смута. Письма самозванки
Шрифт:
Кочубейка помотал головой. Марина провела ладонью ему по волосам.
– Скажи, что хочешь, Марыська, – прошептала царица, – все для тебя сделаю.
Кочубейка понял, что пришел его час. А чего желать шуту? Воли? Так не отпустит царица, да и что ему одному с этой волей делать?
– Вели, госпожа, сыскать мне доброго дядьку казака, – пронудел Кочубейка.
– Казака? – удивилась Марина.
– Вели, царица! – заныл шут. – Он меня от смерти спас.
– Имя хоть помнишь? – спросила Марина.
– Кажется, Зырян зовут. С Дону он.
Марина
– Cыщу, Марыська, обязательно сыщу.
Она притянула арапчонка к себе и стала нежно гладить по голове.
Казаки и стрельцы, несмотря на подмерзшую землю, довольно быстро выкопали посреди царского двора яму под столб, на котором по будущему указу царя московского Димитрия должны были повесить пойманного самозванца.
– Иди, пиши указ! – Димитрий пнул ногой дьяка-писаря, торчавшего у него за спиной.
– Чего писать-то? – осведомился дьяк.
– Пиши, что по указу моего величества самозванец Иван, причисляющий себя к сводному брату царя московского, приговаривается к повешению.
Дмитрий поежился. Холодает. Редкие снежинки осыпали крыши изб Тушино.
– Беги, ирод! – ругнулся царь. – Поторапливайся.
Дьяк исчез. Димитрий смотрел на изувеченное тело самозванца, лежащее на мерзлой земле. Уже второй самозванец в его руках. Сколько их еще будет?!
– Туточки я, государь… – Из-за спины вынырнул дьяк со свитком.
– Веревку-то приготовили? – поинтересовался Димитрий у гогочущей толпы из стрельцов, казаков и ляхов.
– А как же, твое величество? – буркнул один из казаков. Он вынырнул из толпы и бросился к столбу. – Еще с прошлой недели лежала.
Казак лихо вытянул конец пеньковой веревки рукою вверх.
– Смазали гусиным жиром, твое величество, чтобы затягивалась хорошо.
Дмитрий удовлетворенно кивнул. Вешать – тут его воинство мастера, а Москву взять пупок развязался.
– Готово, твое величество! – истошно заорал казак, слезая с приставной лестницы.
Димитрий махнул рукой.
– Тащите сюда самозванца! – заорал казак у виселицы.
Из толпы выскочили два стрельца и бросились к неподвижно лежащему самозванцу. Тот еще был жив, но удары сапог повредили ему внутренние органы, отчего он хрипел и булькал кровью. Мужика в разорванном кафтане подтащили к столбу и накинули петлю с веревкой.
– Все готово! – отрапортовал казак. – Можно вешать.
Он довольно улыбнулся, ожидая знак от царя. Изо рта самозванца на землю стекали сгустки крови и слюны. Казак брезгливо поморщился и отошел, оставив приговоренного покачиваться в петле, пока тот мог еще сам стоять на березовом чурбаке.
– Погоди еще, – остановил его Димитрий. – Что мы, изверги какие, али нехристи? Читай приговор, дьяк.
Дьяк на коротких ножках выскочил вперед и развернул свиток.
– По указу его царского величества самозванец Август, нарекшийся братом царя, приговаривается к повешению.
Толпа оживленно загудела.
– Ловко это он с самозванцами, – тихо прошептал один из казаков другому в ухо.
– Боится его величество, – в ответ буркнул его товарищ, – чует за собой грех.
Казаки вновь уставились на казнь. Димитрий махнул рукой. Березовый чурбан покатился по земле. Веревка дернулась и натянулась, затягивая на шее несчастного петлю. Изо рта самозванца хлынул поток алой крови, глаза бешено завращались в глазницах, а затем вылезли почти наружу.
– Порядок, твое величество, – удовлетворенно хмыкнул казак, руководивший казнью.
– Закрой глаза, Марыська… – Марина оттащила своего шута от окна.
Димитрий хлопнул входной дверью в своих хоромах. Войско еще некоторое время стояло на месте, обсуждая казнь самозванца, затем стало тихо расходиться по своим домам.
Царь сидел за столом, разглядывая содержимое шкатулки, недавно поставленной казаками на его величества царский стол. Войско в помощь польскому гетману Яну Сапеге он отправил. Лавра падет еще до Рождества.
«Падет, возьмет гетман непокорную обитель».
Димитрий перевел глаза на киот. Богородица с младенцем смотрели на него всепрощающим взором. Не укоряя, не виня и, может быть, даже в чем-то понимая его. Смотрели они так, как Спаситель смотрел на Иуду. Смотрел, любил и не осуждал. Ведь он, Димитрий, «азм есть царь московский, защитник народа и веры». Димитрий вспомнил о Филарете. Не зря он притащил к себе монаха из монастыря под Ростовом.
Никитка крутился около царя с бумагой и чернильницей. Хотел переписать содержимое шкатулки, когда царь потеряет к ней интерес. Наконец Никитке надоело ходить вокруг да около, и он, бросив бумагу с чернильницей и пером на стол, сел на скамью напротив царя.
– Может, ты поспешил вешать-то самозванца, твое величество? – буркнул Никитка.
– Чего так?
Димитрий недовольно бросил взгляд на слугу и стал крутить в пальцах золотой перстень, что давеча ему привезли казаки, разграбившие одно из поместий под Москвой.
– А так, твое величество.
Никитка подпер лицо ладонями и скривил недовольно рожу. Дмитрий оторвал взгляд от перстня и криво улыбнулся.
– Чего это поспешил-то? – переспросил он.
Слуга усмехнулся в ответ и произнес:
– Уж больно на тебя самозванец этот похож был. Ты-то и не приметил вовсе.
Словам слуги Димитрий поначалу не придал никакого значения. Не первый раз он самозванцев вешал. Будут и другие.
Никитка продолжал сидеть на табурете, смотря Димитрию прямо в глаза. Порезанное веко Никитки нервно подергивалось. Это вывело Димитрия из равновесия.
– Похож, говоришь? – переспросил царь.
Никитка кивнул лохматой шевелюрой. Димитрий бросил перстень обратно в шкатулку и встал из-за стола. Он посмотрел на Марину, которая о чем-то тихо разговаривала со своим шутом, затем перевел взгляд на лик Спасителя. Злобно пнув ногой скамью, царь подошел к киоту и перекрестился. Шут царицы неожиданно вздрогнул.