Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг.

Кессель Жозеф

Хочет ли она вернуться в Омск вместе с ним? О да, конечно! Да. Она уехала, не сказав никому ни куда, ни с кем она отправилась. Да, да. Родители бедные, но честные. Мама может умереть от горя. Папа будет в ярости. Да, соседи. Семьи, в которых она работала. Да, да.

Ну что ж, не стоит об этом говорить. Она устроится во Владивостоке, он уверен. В этом городе гораздо больше возможностей, чем принято думать. Она умеет шить, петь. А пока она ищет работу, она может ни в чем себе не отказывать. Он позаботится о самом необходимом, от всего сердца.

И его умчал поезд по Транссибирской магистрали.

Он никогда ничего ей не обещал. Это правда. Он нашел для нее довольно приличную комнату у очень хорошей женщины, заплатил за три месяца вперед. И оставил ей много денег. И это правда. Сказать ей нечего. Нечего.

И вот. Все в духе произведений «Святая мученица» [15] или «Невинность и позор» [16] , это было просто непревзойденно. Есть от чего умереть со смеху. Но когда слышишь такую историю в «Аквариуме», рассказанную бесстрастным монотонным голосом, на едином дыхании, поскольку малейшее изменение интонации, любой отголосок чувства могли разрушить ее. Когда перед вами сидит такая хрупкая девушка, что ей едва можно дать шестнадцать лет. Когда вы знаете, что она ничего уже не ждет от этого ужасного мира, которая держится исключительно благодаря несломленной гордости, — ей нужно было, отбросив гордость, рассказать о никчемном романе просто потому, что при знакомстве к ней обратились на «вы». Тогда и дорогой эстет, и образованный человек, который живет в каждом из нас, выглядят хорошо.

15

«Теодора, святая мученица», трагедия Пьера Корнеля.

16

Роман Дельфи-Фабриса.

Я продолжаю слушать. Мелодрама продолжается.

По законам жанра, любовник научил Лену пить. Она пьет много. Даже слишком много. Деньги? У нее никогда их не было. Считать она не умеет. Деньги, что оставил Федор, стремительно исчезали, испарялись. И вот она на мели.

Выход: ее комната. Комната была в ее распоряжении еще один месяц. Она попросила вернуть ей деньги и ушла. Можно догадаться, что за гостиница стала ей приютом.

Собирая свои пожитки, она нашла конверт, на котором красовался герб. Внутри оказалось письмо, Федор оставил его на случай необходимости для некоего Василия. Она отправилась к нему.

Василий был сама любезность. Конечно! Конечно! Ваша честь, капитан, Ваше превосходительство, господин граф… Такой хороший клиент. Такой щедрый барин. Конечно же! Конечно! Так рад заполучить артистку, которую его честь, его превосходительство ему рекомендует.

Когда Лена замолчала, графин с желтой водкой был совсем пуст. Я хотел позвать официанта. Но она отказалась нетерпеливым жестом и подала знак Василию, что собирается выйти на сцену.

Едва она запела, как я уже был уверен, что она никогда прежде так не пела и никогда больше не исполнит свою песню вот так. Она отбивала такт, пела очень медленно, растягивая слова. Это напоминало звон цепей на ногах каторжника, от которых ему не избавиться до конца жизни.

Только сегодня ночью в каторжников превратились все посетители. Я мог бы подумать, что до сих пор нахожусь под впечатлением от только что услышанного рассказа Лены, но я видел на лицах людей, не имеющих ни чего общего со мной, страх, он сближал их, связывал их зловещим образом. Каждый из них слышал, как стонет отчаяние.

За столик Лена не вернулась. Вместо того чтобы спуститься, как обычно, со сцены в зал, она проскользнула в маленькую дверь и вышла на улицу.

От этого мне стало легче. Свою порцию драмы я получил. Я рад был вернуться к моим старым привычкам, оказаться в знакомой ложе среди пьяных друзей, слушать бесконечные глупости танцовщиц. Мои приятели зло высмеяли мою победу, а девушки меня не замечали. Я выпил. Постепенно все теряло свое значение. Тем более Лена. Только это мне и было нужно.

На вокзал я пришел из «Аквариума» в очередной раз в состоянии, близком к состоянию зомби. Мне надо было прийти в себя. Все шло наперекосяк. Такие дни случаются.

Люди, чью работу я уже оплатил, исчезли, их место заняли другие, я их не знал: мне снова надо было взяться за ненавистную мне работу по раздаче взяток. Один из кули сломал себе шейный позвонок. Фанг кричал на меня, я не понимал почему. Падал снег и тут же таял, похожий на грязный моросящий дождь.

Ко всему добавлялась усталость, я был вне себя от ярости. Нетерпимый, обозленный, жалкий, агрессивный, я был зол на весь мир. На работников железной дороги, на кули, на товарищей из эскадрильи, которые бросили меня, на моих сексуально озабоченных приятелей из «Аквариума», на моих подруг танцовщиц, больше не общавшихся со мной.

Вдруг лица всех, на кого я так был зол, слились в одно лицо. Лицо Лены. Она была самой тщеславной, самой лживой, самой ненавистной. Разве не ей я отдал всю мою симпатию, все мое внимание? Сопровождал ее в этой ужасной прогулке? Разве не слушал со всем вниманием ее историю? Страдал вместе с ней? А она просто ушла, исчезла, не сказав ни слова. Немного грусти. Потребность все рассказать кому-нибудь. И тут появляется хороший молодой человек. Такой чувствительный. Верит всему. Спектакль окончен. Так бросим его. Вот так. Глупец. Она приняла меня за простофилю. Ну что ж, она ошиблась. Сегодня же вечером я скажу… Я скажу ей.

В этот момент отвращение, презрение, которые я испытал к самому себе, были столь сильными, что я прижал обе руки к глазам, чтобы не видеть то, что стояло перед глазами: глаза Лены, когда она говорила со мной. В них стояла нестерпимая боль, я слышал ее песню, полную отчаяния. И если она сбежала, то это потому, что ей не хватило смелости, гордости, чтобы нести до конца всю тяжесть ее тайны. Таким образом она наказывала себя.

А для меня — для меня этот бесценный уход, полный горя, был лишь посягательством на мое дорогое самолюбие. Но все могут допустить ошибку, невольно оступиться. Я мог искупить свою вину. Успокоить Лену. Вернуть ей радость жизни. Если бы я знал, где она живет, если бы «Аквариум», где мне могли дать ее адрес, был открыт, я бы бросил работу и помчался бы к ней.

Я привел себя в порядок и надел свою лучшую одежду. Я приехал в ночной клуб, когда там еще никого не было. Я сел за столик Лены.

Василий, управляющий, вышибала, наклонился ко мне и тихо сказал:

— Она не придет, она предупредила меня, что заболела. Дать вам ее адрес?

В моей голове промелькнули сотни мыслей, образов. Больна… одна… в каких-то трущобах… я должен быть там. Больна, одна, без лекарств… Сначала надо купить лекарства… Я был уже на улице.

Привратник! Сани, тройку, лучшую. Плачу хорошо. Извозчик… Гони… Плачу двойную цену.

Место нашего расквартирования. Врач. Аптека — хинин, аспирин, марля, вата, йод, перекись водорода, что еще? Ах да, отвлекающее средство…

— Извозчик, быстрее, гони…

Улочки, переулки, наконец, тупик. В глубине старенький бревенчатый двухэтажный домик. В темноте крыши совсем невидно. Единственный источник света — грязный, в снегу, фонарь, прикрепленный к двери.

В тусклом свете я различил фигуру мужичка и его седую бороду. Ночной сторож. Я справился о Лене. Он осмотрел мою форму и сказал: