Сначала жизнь. История некроманта

Кондаурова Елена

Последнюю фразу она повторяла так часто, что она начала звенеть у Тося в ушах. Он искренне не понимал, по какой причине Мира считает себя виноватой, и это непонимание трепыхалось у него в груди пойманной птицей. Почему? Что она-то могла сделать?

— … прости, что не держала за руку, прости, что не попрощалась, прости!

Он сам был на грани, Мирино горе било по нему, словно молотком. Тось настолько привык делить с ней все, что по привычке разделил и это. К концу дня он уже очень раскаивался в том, что ждал смерти тетки Фелисии. Боги с ней, пусть бы жила, только бы не испытывать этой раздирающей грудь боли, от которой он задыхался на пару с Мирой.

К вечеру Тось настолько

вымотался и был не в себе, что ему начало казаться, что самая главная беда Миры заключается вовсе не в смерти матери, а в том, что она не поговорила с ней перед смертью, не подержала за руку и все такое. Мира столько раз это повторила, что неудивительно, что он так подумал. Тось, правда, не очень понимал, зачем это ей было нужно, тетка Фелисия прекрасно умерла и без этого, но так ведь он многого не понимал из того, что казалось Мире важным. В голове у Тося стоял туман. Он устал до одури и хотел только одного — чтобы его молочная сестра перестала плакать.

В конце концов, покойницу обрядили, положили на погребальные доски и вынесли во двор. Похороны должны были состояться на следующий день — боги велели давать каждому покойнику шанс очнуться, да к тому же надо было успеть все приготовить для поминок. Вынести покойницу во двор распорядилась бабка Сава, мол, так лучше, на улице прохладно, и запаха не будет, а то завтра люди придут поминать, стыда не оберешься, если завоняется. Помогавшие готовить соседки покивали, отводя глаза, что, пожалуй, так и правда будет лучше, но Тосю подумалось, что будь бабкина воля, она бы вообще закопала невестку без поминовения, как собаку. Очень уж она с ней не ладила. И как раз в этот момент Тося осенило. Раз тетку Фелисию оставят на улице, значит, она будет без присмотра.

Раз тетку Фелисию оставят на улице, значит, она будет без присмотра.

Раз ее оставят на улице, значит, она будет одна. Ведь не будут же они караулить ее целую ночь.

Тось знал, что обычно с покойниками сидит жрец, но не будет же он сидеть рядом с ней всю ночь, да еще на улице.

Когда бабка увела Миру спать, Тось спрятался в сарае и стал ждать. Дядька Сегорий со своим двоюродным братом, его женой и кучей престарелых родственниц действительно сидели рядом с теткой Фелисией довольно долго, примерно до полуночи, пока жрец читал над покойницей молитвы. Светила луна, по краям погребальных досок горели свечи, и Тосю хорошо все было видно. Закутавшись в лошадиную попону, он несколько раз задремывал, просыпался, смотрел в щелку, снова засыпал и опять упорно просыпался. Наконец, жрец дочитал, все помолились и пошли в дом перекусить.

Тось сначала не решался выйти, все ждал, что родичи выйдут, но перекус, очевидно, затянулся. Никто не показывался, и он решил рискнуть.

Осторожно выйдя из сарая, Тось воровато огляделся, и ноги сами понесли его к тетке Фелисии. Страх быть пойманным смешивался с любопытством исследователя, и второе было гораздо сильнее. Встав рядом с покойницей, Тось без всякой нормальной для любого человека брезгливости взял в руку ее прохладную ладонь и сосредоточился. Он так давно хотел сделать это, что теперь испытывал нечто вроде сладострастия. Однако наслаждаться процессом было некогда, надо было все делать быстро. Поднять, провести к Мире и опять уложить. Чтобы поднять, надо очень точно представить, какой была тетка Фелисия. Он попытался вспомнить. Какой она была? И вдруг с ужасом понял, что почти не знал ее, а то, что знал, то ненавидел. Так какой же? Тось слегка запаниковал. А что, если у него не получится? Как же тогда Мира, так и будет реветь?

Нет, так не пойдет. Тось собрался, закрыл глаза и снова попытался вспомнить. Какой? Вот она улыбается грустной вымученной улыбкой,

вот привычным материнским движением взлохмачивает его шевелюру и целует в макушку. Вот смотрит ласково и серьезно, почти как Мира. Она вообще была похожа на Миру, вернее, это Мира похожа на нее. Тось зажмурился до боли в глазах. Интуитивно понял, что ненависть здесь не поможет, надо любить… представил ее себе, как смог, резко выдохнул и…. То ли освободился от тяжести, которую носил в себе после отцовского предательства, то ли вытолкнул из себя сконцентрированное в образе знание о душе тетки Фелисии в лежащее перед ним тело. Открыл глаза. Сначала ничего не происходило, и он подумал, что ничего не получилось, но вдруг покойница дернулась и открыла глаза.

Тось выпустил ее руку и поднял правую руку вверх, чтобы проверить. Она тоже подняла руку вверх. Тось сел на погребальные доски, и она поднялась и села рядом, сбив на землю несколько горящих свечей.

Лицо у нее было белое и неподвижное, как маска, но все равно, это была она, тетка Фелисия, Тось чувствовал это всем своим существом. Он смотрел на нее, не отрываясь. Ведь он в первый раз делал это с человеком, и ему было интересно до дрожи. Она тоже смотрела на него, но как-то странно, будто вспоминая. Впрочем, если даже у него и не совсем получилось, ей и надо-то всего лишь сходить к Мире, подержать за руку и послушать, что та скажет. А потом можно и возвращаться обратно…

Вдруг дверь скрипнула, и Тось, не раздумывая, быстрой тенью метнулся к сараю. Если застукают…. Додумать он не успел, зато успел заскочить в сарай, и тут из дома вышли дядька Сегорий, его брат, бабка Сава с еще несколькими старухами и жрец. Тось застонал от отчаяния. Теперь тетку Фелисию увидят, и все усилия коту под хвост. Мира и завтра будет реветь белугой, и послезавтра, и после-послезавтра. Если уж она какого-нибудь кота оплакивает неделями, то после смерти матери месяц будет реветь, не меньше. А ему что все это время делать? Реветь вместе с ней?

Вышедшая компания, увидев сидящую на погребальных досках покойницу, резко остановилась и замерла. Старухи начали осенять себя семишными знамениями и перешептываться. Дядька Сегорий сделал шаг вперед и неуверенно позвал:

— Лиса? Это ты?

Она повернулась к нему.

— Да, Сегор, это я, — и улыбнулась так, что мороз по коже.

У Тося в сарае по спине толпой промаршировали мурашки. Это она сама сделала. У него бы и не получилось сказать такое и улыбнуться так.

— А… ты как? Худо тебе?

— Нет, Сегор, мне хорошо. Мне очень хорошо!

Она снова улыбнулась, встала и сделала шаг к мужу. Дядька Сегорий попятился, его брат тоже, жрец спрятался за их спинами. Бабка Сава резво, раньше всех остальных метнулась в дверь. Через секунду выскочила обратно, что-то зашептала на ухо сыну, косясь на невестку и суя ему в руку топор. Тот машинально схватился за него, еще не поверив окончательно в то, что она говорит. Жрец тут же забубнил ему что-то в другое ухо. Дядька Сегорий стиснул топор в руках и, Тось ясно увидел при свете луны, как у него дернулся кадык. Он сделал шаг вперед навстречу тетке Фелисии. Тось изо всех сил начал дергать за связь с Мириной матерью, пытаясь «отпустить» ее, заставить снова умереть, чтобы все было так, как раньше, чтобы никто ничего не заметил. Он был еще совсем ребенком и не понимал, что так, как раньше быть уже не может. Наверное, он что-то делал не так, потому что тетка Фелисия его не слушалась и упрямо двигалась навстречу мужу и своей второй смерти. Белый платок сполз с ее головы, и каштановые волосы блестели в лунном свете. Она медленно протянула руки к дядьке Сегорию. Тот шагнул назад и поднял топор.