Сначала жизнь. История некроманта
Шрифт:
С другими детьми, которых в деревне было немало, Тось с Мирой почти не общались. Так получилось, что ребят одного с ними возраста среди деревенской детворы не было. С малышами они играть не хотели, потому что те ничего не понимали, а дети постарше лупили Тося и дразнили Миру, и с ними было неинтересно. Тось и Мира вполне обходились обществом друг друга, живя в своем собственном мире и играя в придуманные ими самими игры.
О, Боги, что это были за игры!
Старый пруд на задворках представлялся им обиталищем русалок, которые во время купания щекотали их за пятки и подбрасывали водоросли в оставленную на берегу одежду. В ивовых зарослях, раскинувшихся сразу за прудом, водились эльфы, эти любили прятаться, но если хорошенько притаиться, можно было заметить, как они мелькают между ветками. В полуразвалившемся дровяном сарае жили гномы — серьезный, вечно занятой народец. На чердаке, вместе с летучими мышами селились страшные вампиры, к которым ночью лучше было не соваться, а днем ничего, днем можно и зайти, едва дыша и замирая от страха. В подвале старого брошенного дома водились упыри, к этим лучше было вообще не подходить, но иногда в полдень можно было попытаться подползти поближе, а потом, увидев в темной глубине подозрительную тень, с визгом унестись обратно. За старым выворотнем, валявшимся на полянке уже боги знают сколько лет, совершенно точно жил дракон. Правда, он каждое утро перед рассветом куда-то улетал, а возвращался далеко за полночь, так что его никто никогда не видел.
О, как здорово было слушать чудесные истории, которые каждый вечер рассказывала мама Миры, а потом разыгрывать их, становясь поочередно то Лесным царем, то злобным некромантом, то прекрасным принцем.
Динь-дон! Звенел подаренный Тосевым отцом колокольчик, зовя поиграть веселых неуловимых эльфов, и Мирин смех вторил ему, такой же искристый, серебряный и счастливый.
О том, что они с Мирой немного отличаются друг от друга, Тось начал догадываться примерно в возрасте шести лет. Эти отличия состояли не в строении некоторых частей тела, об этом он знал всегда, он же не слепой. Дело было в другом. В том, к чему их тянуло. Миру, например, чуть ли не с рождения тянуло обо всех заботиться. О котятах, о щенках, о козлятах, телятах, цыплятах и прочей живности. Тось никогда не понимал ее желания спасать свалившихся в воду букашек, хотя добросовестно помогал вытаскивать. Если Мирины подопечные умирали, она приходила в отчаяние. Смерть была ее злейшим врагом. Один раз с ней случилась настоящая истерика, когда ее отец случайно наступил на ползшего по дорожке огромного рогатого жука. Противный хруст крыльев со смачным причмоком и брызнувшая из брюха струя жидкости показались девочке настолько ужасными, что она убежала и спряталась в сарае, где долго захлебывалась рыданиями и никак не реагировала на попытки Тося ее успокоить. А Тось совсем не понимал, из-за чего она так ревет. Из-за того, что жук перестал перебирать лапками, что ли? Он, в свою очередь, совершенно не видел разницы между живым и мертвым. Ну не видел и все. Разве что одно бегает, а другое нет.
Тось принес раздавленного жука, сосредоточился и сделал так, что тот снова встал и потащил свое расплющенное брюхо на переломанных лапах.
— Мир, ну посмотри, он снова ходит! — Тось в отчаянии топтался вокруг своей подружки, не зная, как ее утешить. — Ну не реви, глянь, он ходит!
Мира на несколько секунд затихла и подняла голову, вытирая кулачками мокрые глаза. Как зачарованная уставилась на жука, который мерно полз по деревяшке, поочередно переставляя то левые, то правые ноги. Тось уже хотел обрадоваться, но вдруг с головы жука упал надломленный рог, и Мира снова зашлась криком.
— Он не так ходит, не так!
Тось уже совсем ничего не понимал.
— Не так? А как надо? Вот так?
Он посмотрел на жука и сделал так, что тот начал переставлять сначала две передние ноги, потом две средние, а потом две оставшиеся задние.
— Мир, ну посмотри, так?
Мира посмотрела, помотала головой и заплакала еще громче.
— Не так! Все равно не так! Убери его отсюда! Убери!
По-прежнему ничего не понимая, Тось положил жука на ладонь, отнес на улицу и спрятал в поленнице между деревянными чурками. Чтобы Мира случайно не нашла, а то опять разревется. Потом вернулся в сарай и улегся рядом с плачущей подружкой, уже не делая попыток ее утешить. Через некоторое время она успокоилась сама и засопела носиком, засыпая. А когда проснулась, то не помнила ни про смерть жука, ни про свое отчаяние по этому поводу. В таком возрасте горе забывается быстро. Вот только Тось в отличие от подружки заснуть не смог, и потому ничего не забыл. Он все думал, а почему тот жук двигался не так? Может, лапы надо было переставлять как-то по-другому? А может, надо было еще головой шевелить?
С тех пор эта мысль не давала ему покоя.
Тось теперь часто подбирал дохлых насекомых, заставлял их двигаться и показывал Мире.
— Мир, смотри, похож?
Она качала головой и смотрела на его творения с отвращением, которого Тось тоже не понимал. Чем они ей не нравятся? Он решил, что это потому, что насекомые, которых он берет, дохлые, а некоторые еще и поломанные, и решил брать свежих. Сначала у него ничего не получалось, но как-то раз неожиданно вышло перехватить контроль над тельцем летящей стрекозы, и на какое-то мгновение он погрузился в мир резко сокращающихся мышц, стремящихся к ним жизненных соков и так быстро поднимающихся и опускающихся крыльев, что за ними не успевает человеческий глаз. Он ощутил ее ритм, ее дыхание, посмотрел на мир ее глазами, и полет получился у него правильно. Такой, какой нужно, даже Мира не отличит. Обрадовавшись, что наконец-то добился своего, он тут же потерял контроль, и отпущенная стрекоза плавно спланировала вниз. И неподвижно замерла, скукожившись на листе толокнянки. Но Тось не расстроился. Он уже знал, что делать. Потренировавшись какое-то время, чтоб наверняка, он показал свою очередную стрекозу Мире, надеясь, что она восхитится и оценит.
Но она, во-первых, сразу же обо всем догадалась, а во-вторых, восхищаться не стала.
— Зачем ты сделал это, Тось? — спросила она, с грустью глядя на летающую вокруг них стрекозу.
— Что это? — не понял Тось.
— Ну, она же была живая….
— А сейчас она что, мертвая? — удивился он. Заставил подлететь стрекозу поближе и посадил к себе на палец. Специально выбирал побольше и покрасивее, чтобы понравилась сестренке.
Оба с восхищением уставились в ее огромные переливающиеся глаза. Мира смотрела на то, как они с Тосем в них отражаются снаружи, а Тось смотрел на себя и сестренку изнутри стрекозы — на два нереальных силуэта в нереальном мире.
— Раньше внутри была она, а теперь ты, — попыталась объяснить то, что не понравилось, Мира.
— Ну и что? — не понял Тось.
— Что будет, когда ты ее отпустишь?
— Она упадет.
Тось вышел из стрекозы, показывая, как это будет, и та, плавно кружась, опустилась на землю.
— Вот, видишь!
Мира присела на корточки рядом со стрекозой и взяла ее в руки.
— Она уже не полетит.
— Почему не полетит? — с некоторым усилием Тось снова взял под контроль стрекозу и заставил взлететь. — Полетит, если я захочу!
Так они в тот раз и не поняли друг друга. Загадочное это промелькнуло между ними на стрекозиных крылышках, а они только удивленно переглянулись и тут же забыли о нем, начав какую-то новую игру, в котором понимание между ними было таким же естественным, как дыхание.
В следующий раз этот вопрос встал ребром, когда им было около восьми лет. Тогда Мириному котенку сильно ушибли дверью задние лапы, и она возилась с ним, причитая, что бедняжка никогда больше не сможет ходить. Родители подшучивали над ее горем, а Тось переживал, только не за котенка, а за нее, что опять расстроится и будет реветь. Его самого котячья беда почти не задевала. Сможет этот кусок меха бегать по двору или навсегда останется прикованным к подстилке под крыльцом, Тосю было решительно все равно. Ну жалко немножко, конечно, но этих котят всегда хоть пруд пруди. Подумаешь, сокровище. К тому же он-то знал, что всегда сможет заставить делать хромого кошака все, что угодно, стоит только захотеть. Правда, кошак был намного крупнее стрекозы, но принцип-то все равно один и тот же. Тось даже посматривал на него особым, оценивающим взглядом, прикидывая и примериваясь. Любопытство уже начинало жечь внутренности, но попробовать он пока не решался. Это же был Мирин котенок.
Прошло несколько дней, до отказа наполненными разговорами о несчастном больном, и всем, даже Мире стало ясно, что лучше бедному зверенышу уже не станет. Несмотря на уход, пушистый бедняга сильно похудел, стал вялым и скучным. Его мамаша-кошка, вероятно, почувствовав, что он умирает, к нему почти не подходила, и только Мира не сдавалась, меняла подстилки, повязки на больных лапах и по десять раз на дню пыталась влить ему в рот молока. Обычно у нее хорошо получалось выхаживать всякое зверье — щенят, козлят, поросят — родители даже удивлялись, как это у нее так выходит, но этот мохнатый дурень упрямо шел к смерти, невзирая ни на какие старания. Мира глотала слезы, когда брала его в руки, а Тось готов был прибить за такое долгое умирание. Сдох бы уже побыстрее и не мучил никого. Миру своими перебитыми лапами, а самого Тося любопытством, получится, если он попробует сделать с ним это или нет. Один раз он так увлекся, прикидывая, как будет управлять кошачьим тельцем, что неожиданно для него самого котенок вдруг вскочил и побежал по двору. Мира сразу поняла, в чем дело.
— Что ты наделал, Тось! — в ужасе прошептала она, прижимая ладошки к щекам.
Котенок тут же замер и упал. Тось смутился и начал оправдываться.
— Мир, я нечаянно, правда!
— Как ты мог?!
Мира разревелась, окончательно выводя Тося из себя. Он терпеть не мог, когда она плакала. И почему все девчонки такие плаксы?
— Мир, я не хотел! Я больше не буду!
Она посмотрела на него полными слез глазами и решительно шмыгнула носом.
— Нет уж, теперь ты будешь! — она вытерла кулачками слезы, оставив на щеках серые разводы. — Раз так, то теперь все время делай, чтобы он бегал!