Снайпер контрольный не делает
Шрифт:
Вчера он коммунистом был, сегодня демократом, А завтра Шикльгруберу он сделает минет.
Для нас же он и есть, и был пузатым жирным гадом.
Швыряйте в него яйцами, вот лучший мой совет!
Довольно-таки убогие рифмочки. Грубо и в лоб, но по существу я был солидарен с Лукой. Песенка явно была посвящена представителям политической и культурной элиты. Публика, состоящая из лохматых подростков, хором подпевала. Интересно, многие ли из слушателей знают, кто такой Шикльгрубер? Впрочем, это меня не должно интересовать… Где-то среди них затерялся Роки, он же гвардии ефрейтор Витя Озеров. Сыскать его здесь сейчас дело нереальное, придется дождаться антракта. И мне не оставалось ничего другого, как слушать и созерцать Луку Мукомолова. Песня о представителе
Все же частенько бывает, кто видел, тот понимает, Что есть средь нас люди поганые, на мерзкую пакость способные!
Чужда им мысль прогрессивная! Милы лишь вопли утробные!
Строгают меня как дерево и не пускают в свой офис.
Чешется мой гипофиз под моим хрупким черепом.
Так-то вот. А большая часть публики уже лежала в экстазе, восторженно внимая… Куда там Евтушенко с его Политехническим! Потом прозвучали еще три песенки, и Лука объявил перерыв. Я тут же протиснулся в узкую дверь выхода и стал высматривать в разгоряченной, восторженно матерящейся толпе Роки. Однако он нашел меня первым, положив на плечо свою тяжелую ладонь.
– Привет! Я думал, ты не придешь, – проговорил он.
– Как видишь! – улыбнулся я.
Рядом с Роки стояла девушка, высокая и стройная, но с явно крашеными, выбеленными волосами.
– Познакомься, Вера, это Владимир. Писатель и начинающий кинорежиссер, – представил меня Роки своей подруге.
Вера улыбнулась и кивнула.
– Я вашу книгу читала, – произнесла она. – Понравилось, знаете. Интересно так все закручено.
Вчера по телефону я явно слышал ее голос.
– А концерт нравится? – спросил я, в свою очередь, девушку.
– Да так, – она поморщилась и пожала худенькими плечиками.
– Вера здесь впервые, – пояснил Роки.
Надо сказать, разговаривали мы довольно громко, стараясь перекрыть гвалт мукомоловских фанатов.
– Извини, Витя, но, по-моему, какая-то ерунда, – произнесла Вера и вновь поморщилась. – Ни музыки, ни слов. Один мат.
– А мне нравится Лука, – неожиданно зло усмехнулся Роки.
– Вить, ну в самом деле, – вставил свое слово и я. – Детство ведь какое-то… Неужели не согласен?
– Куда уходит детство… – как-то неопределенно пробормотал Роки. – Чего тогда приперся?
– Ты не догадался? – вопросом на вопрос ответил я.
Гвалт вокруг нас усилился. Кажется, Роки уже не слышал меня. Прямо над его ухом похабно ржал здоровенный недоросль с крашенной под спелую морковь шевелюрой. Виктору не оставалось ничего иного, как протянуть руку, схватить морковного недоросля за красное ухо и подтащить к себе. Вера охнула и невольно притиснулась ко мне. Я сжал явару, отметив, что вокруг нас сейчас сомкнется весьма недружественное кольцо аналогичных недорослей с шевелюрами всех цветов радуги. Роки между тем что-то быстро и резко сказал «морковному» и отшвырнул его туда же, откуда выдернул.
– Эй, олдовые! Борзеть харрэ! – послышалось сбоку.
Олдовые – это мы. Потому как немолодые по здешним меркам. Некоторым чуть ли не в папаши
– Кто там хрюкнул? – грозно прорычал Роки так, что перекрыл весь местный шум.
И сразу стало непривычно тихо и тревожно. Явара удобно лежала в моей ладони.
– Ты? – спросил Роки, хватая долговязого пацана, стоявшего с правого боку.
– Нет, – пролепетал тот.
Насчет «олдовых» это и в самом деле не он.
– Значит, ты! – уверенно произнес Роки, схватив за ворот рыхлого толстяка с бритыми висками и лиловым гребнем на темени.
– Не я, – сдавленно пробормотал толстяк.
Атаковать нас не торопились. Такого напора от «олдового» не ожидали.
– Не ты? – неожиданно вежливым тоном осведомился Роки.
Потом бросил резкий звериный взгляд на остальных, молча отпустил толстяка.
– Антракт закончился! – еще более неожиданно усмехнулся Роки. – Валим в зал, пацанва!
Усмешка у Роки и сейчас была злая. Антракт и в самом деле окончился. И мне пришлось вернуться в зал. Лука вывалился на сцену, и по его красной физиономии было видно, что в отличие от нас он даром времени не терял. Послышались рваные гитарные аккорды и полилась печальная, довольно медленная для панка баллада о немолодом клопе Иване Вацлавовиче, заползшем в Госдуму и трагически погибшем под каблуком вице-спикера. Роки искренне смеялся и аплодировал. Рядом ликовали нечесаные тинейджеры и какой-то мужичок без возраста и передних зубов…
Я отвлекся от панк-реквиема и вновь увидел перед собой не улыбающегося и аплодирующего Витю Озерова, а страшного, готового бить и убивать контрактника Роки. Таким он был несколько минут назад. С хищным, звериным блеском в глазах. Если бы кто-нибудь из этих бутафорских панков дернулся на «олдового»? Что тут говорить. Я ведь и сам готов был крушить врагов своей яварой налево и направо. Что за ерунда! О чем это я?! Каких врагов? Это же обычные пацаны. Придурки, конечно. Но и мы такими же придурками когда-то были. Того же Луку и его «Равенсбрюк» слушали… Нет, сейчас я искренне радовался, что моя явара не нашла себе применения. А еще некоторое время назад я совсем по-другому видел этот мир…
Я тогда только вернулся ОТТУДА, и месяца не прошло. Познакомился с девчонкой, симпатичной и хорошей, хоть и малообразованной. Она работала буфетчицей, и я, дурак, тогда даже строил относительно нее серьезные планы. Но одновременно со мною такие же планы строил грузчик из ее буфета. Ему не было и двадцати, он был выше меня, но при этом какой-то нескладный и заторможенный. В армию же его не собирались брать из-за ярко выраженной умственной неполноценности. Он был дурно воспитан папой-алкоголиком и недоразвитой мамой, родившей его в четырнадцать лет. Она явно напрасно это сделала… В один прекрасный день, когда я выходил из буфета, ко мне подошла эта хрюкающая матом оглобля и сообщила, что если я еще раз возникну рядом со Светкой, то… Он хотел доказать мне, что является крутым парнишкой. Я в принципе ничего не имел против, если бы он не попытался заехать мне в торец. Бил он неграмотно, размашисто, точно не человека бил, а хлопал клопа на стенке. Я легко увернулся от удара и ткнул его фалангами пальцев правой руки под кадык. Пацан закашлялся, глаза побелели и вылезли из орбит, руками он схватился за горло, едва удерживая равновесие. Мне ничего не оставалось, как ударить его ребром стопы под коленную чашечку…
Около минуты он ползал возле моих ног, кашляя и тяжело мотая башкой. Я ткнул его прыщавую рожу своим ботинком.
– Урод, – только и произнес я, втирая ботиночную грязь в его прыщи.
И от души ударил его ребром ладони под ухо, надолго вырубив и оставив лежать в грязной, медленно высыхающей на солнце луже. Но перед тем как уйти, я не удержался и смачно плюнул на безжизненный белесый затылок.
Зачем я это сделал? А ведь мог бы убить – убил. Точно, убил бы. Не раздумывая. Только потому, что он мне поперек и рожа прыщавая и противная. Убил бы неполноценного, не умеющего даже как следует замахнуться подростка… По прошествии времени от этих мыслей меня передергивает.