Снайпер
Шрифт:
Шел третий день с тех пор, как он пришел в себя. На землю опускались сумерки, и солнце заполняло комнату золотисто-оранжевыми переливами мягкого света. Он был настолько нежный и плавный, что все предметы, на которые он падал, приобретали какой-то необыкновенный, даже можно сказать волшебный, оттенок. В лучах этого ровного света ее серьезное лицо казалось еще более красивым. Ему нравилось то, что она своим поведением как бы невзначай, мягко и в то же время лукаво заставляла его почувствовать, каким беззащитным он сейчас выглядел. Казалось, ей нравилось выступать по отношению к нему ангелом-хранителем, и ее глаза настолько сильно излучали это чувство, что он не мог долго выдерживать ее пристального, настойчивого взгляда и, вместо того, чтобы смотреть ей в глаза, смотрел в раскрытое окно, туда,
– Почему такие люди, как вы, всегда стремятся остаться в одиночестве? – спросила она. – Почему вы хотите быть такими независимыми и сами выдумываете ситуации, в которых могли бы один на один пойти против всех, чтобы еще раз доказать, какие вы умные, сильные и храбрые?
Боб ничего не ответил.
– Неужели вы не понимаете, что этим вы ужасно мучаете нас, – продолжала она, – нас, женщин? Потому что все остальные нормальные мужчины безумно хотят быть похожими на вас. Они узнают о вас из всевозможных кинофильмов и боевиков, а потом начинают вести себя так же, как и вы, проникаясь вашей манерой поведения и вашими привычками; все это напоминает хемингуэевский стоицизм. Они пытаются создать себя по вашему образу и подобию, но у них просто кишка тонка, им не хватает вашего упорства, вашей силы воли и вашего характера. Поэтому они просто ерепенятся, когда видят вас, и делают вид, что они такие же, как и вы, а мы, женщины, из-за этого постоянно их теряем. Знаете ли вы, что Донни всю свою жизнь был просто-напросто трусишкой? Он был очень пугливый. Он был совсем не герой, но он верил в вас.
– Не важно, что он был пугливый. Он делал свою работу. Вот и все. Это делало его настоящим мужчиной. И он всегда был настоящим мужчиной.
– Я бы предпочла иметь рядом более слабовольного мужчину, но который был бы жив и мог бы со мной спать в постели, который был бы отцом тех детей, которых у меня никогда не было и теперь уже, вероятно, никогда не будет. То, что он был настоящим мужчиной, ничего хорошего мне не принесло. Это точно такая же степень сумасшествия, как и та, которая заставляет бедных индейских юношей кастрировать друг друга в их национальный праздник. Ну и какую радость, спрашивается, они от этого получают в своей дальнейшей жизни?
– Это невозможно объяснить, – сказал Боб. – Да, мэм, это может быть просто глупостью и, возможно, не имеет никакого смысла. Но, во-первых, меня учили не причинять боль никому, кроме тех, кто причиняет боль мне и моим близким, – я так воспитан. И во-вторых, я просто выполняю свой долг так, как я его понимаю. Если я придерживаюсь этих двух принципов, то у меня, как правило, не бывает никаких проблем.
Наступило такое глубокое молчание, что можно было подумать, что это последняя секунда жизни перед взрывом атомной бомбы, которая окончательно уничтожит жизнь на всей планете. Но вместо взрыва атомной бомбы за железными стенами трейлера раздался крик ребенка.
На ее лице застыло какое-то непонятное ему выражение, в глазах появилось совсем незнакомое, новое выражение, которого он никогда раньше не видел. Это была боль.
– И знаете, весь парадокс в том, что никого из нас не интересует такой тип мужчины, я имею в виду тот тип мужчин, которым хотите быть вы. Нам нужен тот, кто никогда не уйдет, не оставит нас в одиночестве и утром, когда мы проснемся и откроем глаза, будет рядом. Который будет стричь траву на газончике, приносить домой зарплату… Да, именно такой мужчина… Я понимаю, как смешно все это сейчас звучит… – призналась она, и вместе с этой фразой неожиданно прорвалась наружу вся ее боль. – Вы приходите… и я помогаю вам, выхаживаю вас, забочусь о вас, прячу вашу машину и собираю на свою голову массу неприятностей, из которых никогда уже, наверное, не выберусь, у меня теперь никогда не будет нормальной жизни… а вам все равно. Вам, видите ли, надо идти. И быть настоящим мужчиной.
Спустя некоторое время Боб сказал:
– Я бы ни за что не пришел сюда, если бы меня не вынудили обстоятельства. Но еще я пришел сюда потому, что хотел прийти. Давным-давно, во Вьетнаме, когда Донни
Она прикоснулась к нему. Уже долгие годы ни одна женщина не касалась его так, чтобы в этом прикосновении чувствовалось ее желание. Скорее всего, так, как она, его еще не касалась вообще ни одна женщина. О, сколько лет прошло!
– Чего вы от меня хотите, сержант? – спросила она.
– Не знаю, – ответил он. – Возвращаться в прошлое всегда так больно и трудно… Хотя, должен признаться, я все эти долгие годы думал о той прекрасной женщине, которая ждала Донни Фенна.
– Поэтому вы мне и писали все это время?
– Думаю, да. А вы просто брали и отсылали письма назад, даже не распечатав.
– Я знала, что если я их открою, то погибну.
– А сейчас вы не погибли?
– Нет, по крайней мере, я думаю, что нет. Я знаю, на что я иду. Остановиться я уже не в силах. Этот путь, скорее всего, приведет меня к катастрофе, но у меня нет никакого желания что-нибудь изменить.
Он прижал ее к себе. Поцелуй принес небывалое ощущение блаженства. Он почувствовал, что куда-то летит, все дальше и дальше, растворяясь в тепле, истоме и целительном счастье. Бобу казалось, что это волшебное состояние будет длиться всегда, до тех пор, пока он не умрет. Он был буквально сокрушен этим гигантским потоком наслаждения. В ней все доставляло наслаждение. Она сама была сплошным наслаждением. Он никогда не мог себе представить, что женщина может быть такой великолепной. В завершение всего, как гигантский взрыв, который невозможно скрыть и невозможно остановить, наступил оргазм.
Он вывернул Боба наизнанку и закончился серией опустошающих спазмов. Он летел по направлению к твердой земле, падая сквозь этажи, задерживаясь на каждом из них на долю секунды и падая на следующий, а потом еще на следующий, и так бесконечно. Он все летел и летел, удивляясь тому, как далеко он оторвался от самого себя.
– О Боже! – произнес он.
– О Боже мой! – сказала она.
Шли дни. Днем она дежурила в больнице, и в это время он оставался в трейлере один, читая то, что она приносила ему каждый раз после посещения семи книжных магазинов и газетных киосков в Тусоне. Он просил ее покупать все, и она так и делала. Он читал. Сначала события двухнедельной давности, потом – трех-, четырех-… Он прочитал о покушении на Кеннеди и обо всех других знаменитых покушениях на президентов. При этом он делал какие-то заметки и записи, стараясь проанализировать прочитанное и выделить из всей этой массы информации главное. Когда он узнал, что герой-полицейский из Нового Орлеана Леон Тиммонс был убит в одной из этих глупых, бессмысленных стычек в густонаселенных городах, причем, как сообщалось, был убит грабителем и насильником в тот момент, когда пытался предотвратить совершение преступления, это абсолютно его не удивило. Он просто глубоко вздохнул. Тиммонс был обречен и, естественно, должен был умереть. Эти люди постепенно заметали следы, не оставляя официальным представителям власти никакого шанса даже заподозрить их в чем-то, не говоря уже о том, чтобы узнать о существовании их организации.
Это были профессионалы. Теперь Бобу уже незачем было ехать в Новый Орлеан – там ему нечего делать. Но куда?.. Этого он еще не знал.
Однажды вечером “Эн-би-си” показала специальный выпуск, посвященный событиям в Новом Орлеане. Он записал всю передачу на ее видеомагнитофон, делая при этом кое-какие пометки. Потом он просматривал кассету снова и снова: все эти диаграммы, интервью и предположения. Но особенное внимание он уделил тому ужасному моменту, когда пуля со страшным визгом вылетела неизвестно откуда и, казалось, сбила президента с ног, хотя в действительности его просто увлекла за собой сила падения другого человека, архиепископа Роберто Лопеза, который упал на президента, когда пуля разорвалась у него в голове, разбрызгав мозги и кровь в разные стороны.