Снег как пепел
Шрифт:
Мне хочется кричать, когда винтерианец опрокидывается с настила. Его падающее тело, утягиваемое весом камня все ниже и ниже, медленно пролетает пять ярусов и шлепается на сухую землю. Поднятая пыль застилает изувеченное тело. Оцепеневшая, я стою столбом, но никто даже не останавливается. Никто не кричит и не плачет. Все вокруг продолжают устало тащиться вверх-вниз по трапам, словно стирая погибшего мужчину из памяти неустанным движением ног.
Никто не последует за мной, если я попытаюсь бежать. Они или просто упадут с лесов, смирившись с тем, что нет ни единого шанса на победу, или их перережут после моей жалкой попытки. Перед глазами все расплывается,
Я смотрю на землю внизу. Пыль осела, и тело мужчины, лежащее в грязи случайным нелепым пятном, стало видно. Внутри меня меня бурлит гнев. У нас нет выхода: или мы будем продолжать пытаться спасти свое королевство, или оно прекратит свое существование.
Утро переходит в день. Температура воздуха повышается настолько, что в голове мутнеет и от пота вся одежда липнет к телу. Растянувшиеся часы играют с сознанием, возвращая меня в прошлое: мне чудится, что я снова в Ранийских прериях бреду за Генералом к Корделлу. Не переношу жару, чтоб ей пусто было, но не порадую Ангру обмороком. Пусть даже не надеется увидеть мою скорую смерть.
Похоже, винтерианцы вокруг так же реагируют на жару, как и я. Они спотыкаются, тяжело дыша и ловя ртом спертый воздух, но не жалуются и не падают обессиленно. Пусть такой климат и не подходит винтерианской крови, пленники уже привыкли.
Днем я с облегчением узнаю, что у нас будет перерыв. Почти с облегчением. Ворота, ведущие в Эйбрил, со скрипом открываются. Стоящие передо мной в очереди за камнями винтерианцы скидывают свои торбы, а те, что находились на трапах, спускаются вниз. Я следую за всеми, не отрывая взгляда от ворот, чтобы увидеть, кто выйдет из Эйбрила. Винтерианские дети. Некоторые настолько малы, что, наверное, едва научились говорить, а их уже заставляют работать. Они ковыляют к строительной площадке с кувшинами и обходят работников, предлагая им воду. На худеньких личиках сверкают огромные голубые глаза, тонкие ручки дрожат под тяжестью глиняных кувшинов.
Мальчик не старше четырех-пяти лет приближается к очереди из рабочих, в которой стою я, и ставит кувшин на землю. Он зачерпывает воду ковшом и подносит его мужчине. На вид ему столько же лет, сколько и Генералу. Мальчик повторяет свои действия, пока очередь не доходит до меня.
— Никакой воды для нее! Приказ Ангры! — кричит сзади солдат, и хвост плети щелкает у ног ребенка.
Тот подпрыгивает, заливая водой руки и землю. Взгляд его голубых глаз обращается к моему лицу, и он весь подбирается в ожидании следующего удара. Я отшатываюсь назад больше инстинктивно, чем осознанно. Все разумные мысли испарились, стоило мне увидеть воду, а на их место пришла безрассудная жажда. Глаза видят сейчас лишь кувшин с водой, и тем не менее я делаю еще один шаг назад. Мне не нужна вода. Я не хочу привлекать внимание к кому-то еще.
— Да, — хриплю я. — Он прав. Мне нельзя воды.
Солдат, уже поднявший плеть, хмуро наблюдает за моим покорным отступлением. Я отворачиваюсь, цепляю на плечи торбу и прикрываю веки, когда в нее опускают очередной черный камень. Мальчик возвращается к прерванному занятию, вода выплескивается через края кувшина. Никакой боли, никаких последствий. И никакой воды. Пока я буду со склоненной головой принимать отмеренное мне, трудностей не возникнет.
Это все, что я могу сделать. Никому не мешать, не доставлять неприятностей людям, которые пережили столько страданий.
От жажды кружится голова, и я оступаюсь, но иду дальше. Еще один шаг, Мира. Еще один шаг.
23
Мы работаем до самой ночи. Когда солнце уходит за стены Эйбрила, солдаты подают сигнал, и винтерианцы по трапам спускаются вниз. Мы бросаем торбы в одну кучу и оставляем те камни, что не отнесли, на завтра. Стена немного выросла, но ощущать удовлетворение от выполненной работы по строительству этого города — все равно что ощущать признательность за жалкую похлебку, полученную нами по возвращении в лагерь. Выхлебав свою порцию и запив ее кружкой воды, я спешу убраться подальше, прежде чем меня накажут за то, что я набила брюхо. Когда я ела в последний раз? Завтракала в Битае перед битвой?
— Ты все еще здесь! — восклицает Несса, когда солдат толкает меня в клетку.
Она наклоняется ко мне со своего места между Коналлом и Гарриганом. Ее братья слишком заняты своими мисками, чтобы интересоваться тем, как я пережила этот день.
— Тебя покормили? Хочешь добавки? — Несса протягивает мне недоеденную похлебку.
Она отказывает себе в еде ради меня, когда я в Битае съела, наверное, больше, чем она за всю свою жизнь. Я опускаюсь на пол.
— Оставь себе. Я в порядке.
На лице Коналла мелькает легкое удивление. Он ожидал, что я заберу у нее еду? Неужели я выгляжу такой эгоистичной, или он предположил, что я должна такой быть? Наверное, я и есть эгоистка. И была ей все это время. Не хотела вступать в брак поневоле, хотя Винтер нуждался в союзнике. Хотела выполнять миссии, хотя есть те, кто сильнее, быстрее и намного ловчее меня, и они гораздо лучше справляются с этой работой.
Несса что-то спрашивает, но я не успеваю ответить — мои веки смыкаются под тяжестью перетащенных сегодня камней. Словно издалека доносится шепот обращающейся к братьям Нессы и тихие разговоры других винтерианцев, невидимых под покровом ночи: «Она здесь, еще одна беженка. И она пережила первый день».
Я пережила этот день. Другие — нет.
Дни проходят за тяжелой работой. Иногда вечерами Несса заговаривает со мной, спрашивает о моей жизни. Я рассказываю ей все, что приходит на ум, пока убийственные взгляды Коналла не начинают причинять почти физическую боль. Тогда я умолкаю, сжимаюсь клубочком в углу и пытаюсь уснуть. Пытаюсь, потому что мне мешают погрузиться в дрему их голоса:
— Ты не должна привязываться к ней.
Коналл так жестко и так часто повторяет эти слова, что они уже въелись в мой мозг.
— Отстань. Ты просто сам уже разучился привязываться к кому-либо, — отмахивается Несса.
Не знаю даже, с кем из них я согласна. Мучения и монотонная работа выматывают, не давая всерьез задумываться над этим. Пока не наступает моя девятая ночь в лагере. Я просыпаюсь от кошмара — черного, как смерть. Здесь что-то есть — в нашей клетке. Что-то темное, жуткое и…
— Тебе это снится! — говорит сидящая передо мной на корточках Несса.
Отпрянув, я натыкаюсь спиной на стену. Несса разворачивается к своим братьям, маячащим позади и глядящим на меня так, будто я разговаривала во сне.