Снеговик
Шрифт:
А старушенция-то боевая оказалась, да ещё и заступилась за меня, жизнью, можно сказать, рисковала! Значит, это я — поганка, плохо о ней думала!
Возвращаюсь: на кухне милая компания наслаждается чаепитием и душевной беседой. Остаётся присоединиться. По небольшому помещению разливается запах сдобы и ванили, а ещё в этот божественный букет, перебивая всю божественность, вплетается термоядерный шлейф аромата кошачьей страсти — то бишь, валерианы лекарственной,
— Вы, что? Валерьянкой полы мыли?
— Умывались, —
— Зачем?
— Раны обрабатывали, — потупившись, отвечает моя заступница.
— Креативно, однако. А, что больше нечем?
— Анна Степановна предлагала зелёнкой, — возмущается раненый герой, — так я ж сто лет не отмоюсь. А больше в твоей розовой сокровищнице ничего не нашлось.
— А, настойка, всё же, на спирту, как-никак, — вставляет свой аргумент баба Нюра.
— Не поспоришь… Жаль кота в доме нет, он бы оценил…
Глава 12
— А ты, Марина, изменилась, — соседке явно не хочется продолжать тему её подвига, — похорошела, — оглядывает меня с ног до головы.
— Я уж, поняла по Вашей реакции, что изменения пошли на пользу. Вот фитнес-тренер так на меня влияет.
— Ай, молодец, Айсушка, — одобрительно похлопывает его своей сухонькой ладошкой по руке.
— Айсушка? — поражаюсь невиданной бабы Нюриной щедрости на чувства.
— Почему бы и нет? — хмыкает, до сих пор молчавший, Айс, — это ты всё топорщишься, а Анна Степановна сразу меня оценила.
— Ага, и кинулась душить в объятиях! — тут же поворачиваюсь к соседке, готовой распахнуть рот в ответной реплике, — спасибо Вам дорогая, Анна Степановна, что в обиду не дали! Я Вас недооценивала, извините! — старушка удовлетворённо кивает, потеряв мысль, и добавляет,
— Я всегда, Маринка, за тебя готова, порвать кого угодно! — во, как прониклась!
На этот раз Баба Нюра загостилась, мы уже зевали с Айсом наперебой, а соседка никуда не спешила, мой квартирант внимательно и с интересом выслушал все дворовые сплетни, пока Анна Степановна не иссякла сама. И уже тогда, с чувством исполненного долга удалилась восвояси…
Отправив соседку на Haus, возвращаюсь,
— Мне не нравится твоё лицо, — рассматриваю покрасневшие царапины.
— Ну, извини, — обижается, — почувствовала себя королевишной, и сразу предъявы?
— Балда! — насмешил, так насмешил, — бабка покруче дикой кошки постаралась, так тебя расписала! Боюсь, от валерьянки мало толку.
— Ну, не зелёнкой же, в самом деле? — дошёл до зеркала в комнате, рассматривает, — как я на людях покажусь?
— Без штанов всё равно, не покажешься, — успокаиваю, — давай-ка антибиотиком, что ли присыплем, а то краснота вокруг царапин, не к добру.
— Спасай, Марин, мою репутацию, — вижу в отражении жалобный взгляд. И мне действительно становится его жалко, хочется утешить и по голове ещё погладить, как
— Пошли, — говорю. И веду на кухню, — сейчас поможем твоему многострадальному фэйсу.
Стою меж его широко расставленных колен, и отмачиваю перекисью слипшиеся от настойки царапки,
— Давай сначала всё откроем, иначе, толку мало.
— Ммм, — стонет тихонько, и в какой-то момент обхватывает меня обеими руками. Глаза закрыты.
— Ну, потерпи, ты же мужик, в конце концов, или совсем снеговик? — стыжу и уговариваю. И не хочу выбираться из его ловушки.
— Больно! — жалуется. И добавляет, — не совсем ещё…
— Давай, подую, что ли? — предлагаю, — раз не совсем.
— Дуй! — командует.
И я дую. Осторожно, аккуратно промакиваю красные полосы, дую снова, присыпаю порошком, опять дую, потому что по себе знаю, как он неприятно стягивает раненую кожу. Мои колени подобное испытание проходили не раз. А тут лицо.
Заодно, пока не видит, наслаждаюсь зрелищем: хорош, всё-таки, ничего не скажешь. Мужское лицо с правильными чертами, чётким абрисом подбородка, подёрнувшегося уже солидной щетиной, красивой линией губ, прямым носом, тёмными бровями вразлёт, едва не сходящимися на переносице, пушистыми чёрными ресницами, прямыми и длинными, вот бы мне такие!
И так я увлечена этими ресницами, что забываю дуть, а он, потеряв мою заботу, тут же распахивает эти свои чёрные крылья и упирается в меня синевой. Секунда замешательства вполне достаточна, чтобы я поняла, что краска заливает меня по самые уши, а вместо насмешки, которую жду, его ледяные глаза, посылают совсем другой импульс. Одновременно чувствую, как вжимаюсь в его живот коленями, оттого что ручищами своими прижал накрепко.
Пугаюсь… Себя или его, не поняла, не успела! Отшатываюсь, вернее, сначала смаргиваю, будто очнулась, а потом он опускает руки. В следующий миг синева становится смешливо-холодной…
Он играет?! Или нет? Кто я для него? Глупая мышь, которой забавляется пресыщенный котяра, прежде чем съесть? Да он и есть-то не станет, так придушит для забавы, и всё… Потешится, пока брыкаюсь, а как ослабну и уступлю, так и интерес пропадёт…
— Ну, вот! — сдуваю лишнее, — завтра будешь молодцом!
— Спасибо, Мариш, спасла… — смеётся, — фу-у, горько!
— Так не облизывайся, это ж лекарство… И давай, рассказывай, не совсем снеговик, свою историю!
— Ау-ууа! — получаю в ответ щедрый зевок, — я спать…
— Ссспокойной ночи! — скриплю зубами, решив дождаться утра и таинственную Инессу.
— Добрых снов, Мариш… — пожелал, как проклял…
Утром просыпаюсь сама, сны опять такие, что ни записать пером, ни вырубить топором. В общем, из-за сна и проснулась. Ну, что ты будешь делать? Опять этот Чёрный ловелас там хозяйничал! Хотя на ночь пожелал добрых снов. Нарочно, что ли?