Снежная версия
Шрифт:
Действительно, трудно было предположить, что преступники, набив чемодан деньгами, удержались бы от соблазна посидеть пусть в маленьком, тесном, низком, прокуренном, но все-таки ресторане. Левашов уже не один раз замечал магическое действие этого слова на людей, стремящихся произвести впечатление, гульнуть, шикануть. А его начальник говорил о необъяснимом влиянии этого слова на людей, потенциально склонных к правонарушению. И еще начальник добавлял, что кривая правонарушений в районе ресторанов всегда выше, нежели в других общественных местах.
До отправления оставалось минут тридцать. В это время за столиками сидели лишь пассажиры поезда Южно-Сахалинск —
Чего только не услышишь на вокзалах, в вагонах островной узкоколейки! Здесь можно встретить людей, которые обходили каждый клочок острова, побывали в бухтах Курил, Камчатки, Японии. И о чем бы ни заходил разговор, у них всегда находилась история по поводу. О нивхских обычаях, ловле кальмаров, встречах с медведем, о командировке, которая длилась сто один день вместо недели, о том, кто как замерзал, тонул, пропадал и все-таки не замерз, не утонул, не пропал. Потом эти рассказы слушатели раскрашивали подробностями собственных похождений, и постепенно складывалась история, которая годами кочевала с острова на остров, уходила на материк и возвращалась обратно. И никого не интересовало — происходило ли все это на самом деле. Такие рассказы с преувеличениями стали своеобразным обрядом на причалах, в аэропортах, гостиницах, на вокзалах…
Порывы ветра за тонкими стенами вполне заменяли оркестр, и буран был словно еще одним собеседником за каждым столом. Да, сейчас он хозяин на острове, но в протяжном вое слышались боль и обреченность, он будто знал, что его сила не беспредельна, что потом опять будут солнце, синее небо и тишина.
В углу, под обмороженным фикусом, пели про камешки, которые кто-то не переставая бросал с крутого берега прямо в пролив имени Жана Франсуа Лаперуза, рядом без выражения, будто казнясь, пели про путь, оказавшийся слишком далеким и долгим, причем повернуть назад не было никакой возможности. Но самой шумной была теплая украинская компания, которая без зазрения совести превозносила чью-то девушку, сравнивая ее со всей флорой и фауной родной земли: губы — с лепестками роз, голос — с соловьиным пением, фигуру — со стволом тополя…
— Садися, парень, чего стоять-то, — вдруг услышал Левашов.
Он обернулся. Рядом, за столиком, расположились трое ребят.
— Садись, садись, — повторил басом самый крупный из них, с тяжелым и добрым лицом. — Лучше места все равно не найдешь.
Левашов сел, ему тут же придвинули тарелку с заливными гребешками, налили в высокий фужер «Горного воздуха», заверили, что к гребешкам никто не притрагивался.
— Ты давай уминай… А то еще неизвестно, успеет ли к тебе официант добраться до отхода поезда, — проговорил второй парень, с длинными вьющимися волосами.
— На острове давно? — спросил третий — маленький, розовощекий и какой-то слишком уж красивый.
— Три года, — сказал Левашов.
— Как раз срок, — сказал большой парень. — Уезжать не думаешь?
— Что вы, ребята! Только осмотрелся!
— И правильно, — солидно и серьезно одобрил парень. — Да, чтоб не забыть… Меня Иваном зовут. А этого кудлатого — Афонька. Ну и Федор — самый красивый и самый…
— На первый раз хватит и того, что я самый красивый. А Иван у нас самый толстый.
— А
— А он самый умный, — захохотал Афоня.
Знакомство получалось легким, без молчаливого ковыряния в тарелках и спасительных старых анекдотов. Сам Левашов был не из разговорчивых, но иногда он словно забывал о своем характере и без усилий становился болтливым, агрессивно-деловым или невозмутимым до апатичности.
— Далеко едешь? — спросил Иван уважительно.
— До конца, ребята, до Тымовского.
— Не лесоруб, случайно?
— Нет.
— А то давай с нами… Среди лесорубов мы большие люди. Правофланговые производства, можно сказать. Иван, можно сказать, что мы правофланговые производства? — повернулся Афоня к другу.
— Лучше не надо, — скупо улыбнулся Иван. — Ответственность больно велика.
Левашов, не поднимая головы, осторожно, но внимательно осмотрел руки ребят. И успокоился. Тяжелые пальцы, сломанные ногти, красная кожа — все говорило о том, что ребята не врут. А впрочем, чего не бывает, подумал Левашов. И коль уж такая у меня работа, что подозрительность оборачивается добросовестностью… Мысленно извинившись перед ребятами, он задал первый прощупывающий вопрос:
— А в Южном что вы делали?
— Проветривались, — усмехнулся Федор.
— Легкая перемена обстановки, — сказал Афоня. — Встряска, так сказать. Иван, можно так сказать?
— Заткнись.
— Во-во! А знаешь, почему он мне рот затыкает? Бригадиром был до недавнего времени. И вылетел. С треском. Будто это не Иван из бригадиров вылетел, а ель в тайге рухнула. А знаешь, за что? Несчастный случай у него на участке. Не уберег рабочего. Зацепило веткой, а там ветка потолще этой колонны.
— Но рабочий-то жив? — спросил Левашов, отметив про себя, что ребята ушли от ответа.
— Мозги ему отдавило, — сказал Иван. — Ты думаешь, кого — Афоньку и хлестануло по мозгам.
— А в Южном давно? — чуть иначе повторил вопрос Левашов.
— Какой давно — три дня, — ответил Федор и стал смотреть в зал. — А что, Афоня, женился бы на вон той?
— Один раз уже женился, пока хватит.
— А ты на острове почему оказался? — вдруг спросил Иван Левашова.
— Да как тебе сказать… Не знаю. Засосало, замутило, в месяц рассчитался и вылетел. Не знаю зачем… — Левашов поймал себя на том, что невольно, сам того не желая, заговорил искренне, словно впервые задумался: зачем же он все-таки приехал на остров? — Понимаешь, Ваня, такое было состояние, — он постеснялся сказать слово «чувство», — что… надо, понимаешь? Подальше. И мотанул. А как оно, думаю, люди живут по ту сторону земного шара, на берегу океана, за восемь часовых поясов? И мотанул.
— Во! — восторженно крякнул Иван. — И у нас так же. Было дело — уехали на полгода в отпуск, а сами себе думаем — не вернемся. К черту. Плевать. Проживем и в других краях, лесов, слава богу, у нас хватает, валить не перевалить. Уехали. Месяц в Крыму загорали, две недели по Карпатам гуляли, потом к Афонькиной родне на Кольский махнули, потом в Молдавию, а под конец даже в Бухаре оказались. Вот в Бухаре и задумались: чего делать? Еще полтора месяца отпуска, а мы уж друг на друга смотрим да одно и то же в глазах читаем — вертаться надо. И вернулись. Не-е, — Иван покрутил большой лобастой головой, — засасывает остров, так просто не отпускает. Как-то спрашивает у меня корреспондент из нашей районной газеты: а что, мол, наверно, полюбил ты этот край всей душой? Так я ему чуть по шее не дал. Будто он лапами залез, куда я и сам ступить боюсь.