Снежные люди
Шрифт:
— Он спит, потише, пожалуйста!
Она с детства привыкла благоговеть перед святыми.
— Разбуди! Немедленно! — заревела толпа.
И вот на веранду вышел, недовольно морщась, заспанный Адам.
— Вах, вах, вах! — закричали в толпе. — Он живой! На самом деле живой! Это Адам! Да, да, наш Адам!
— В чем дело? — спросил парикмахер, остановившись у перил и заложив руки за спину; он все еще торжествовал победу над аулом. — Что, почуяли запах хинкала, который приготовила моя Хева? Добро пожаловать, прошу на хинкал! Только не забудьте принести вина...
Оцепенелые, ошалелые, растерянные, окаменевшие от удивления стояли шубурумцы перед саклей Адама: никогда не слышали они, чтоб Адам говорил так четко, мужественно, членораздельно.
— А крик? — вспомнил кто-то. — Крик каптара! Пусть закричит!
Кричать Адам не хотел: в этом ему почудилась насмешка — мол, опять издеваются! Требуют, чтоб изображал каптара для их развлечения... Но Хажи-Бекир пал на колени, умоляя:
— Не подводи, будь другом! Они же не верят мне, думают, что вру! Я же не требую, чтоб ты сказал те проклятые слова, начало всех моих бед...
Наконец Адам уступил; парикмахер зажал ладонями собственные уши, закинул голову, раскрыл рот — и громовый рев пронесся по Шубуруму! Отозвались скалы, горное эхо пошло блуждать и перекликаться; дети ткнулись головами в материнские подолы и зарыдали; женщины в страхе прижались к мужьям, ища защиты.
Так все убедились, что миф о снежном человеке лопнул, как не в меру надутый овечий пузырь.
И пожалуй, самое жестокое разочарование пришлось на долго ветеринарного врача Хамзата: некого ловить в окрестных горах, ибо нет никакого каптара; а значит, и нет надежды добиться руки красавицы Айшат... И не будет никакой диссертации! И статья, напечатанная Хамзатом в газете: «Об ископаемом животном, неверно именуемом снежным человеком», — теперь вызовет только насмешки да издевательства...
Из Шубурума блюстители общественного порядка вместо Хажи-Бекира увезли Одноглазого Раджаба, которому за полным отсутствием каптара теперь пришлось в трезвом виде признаться, что он сам поджег документы на складе...
Говорили, что от крика Адама даже из его собственной сакли на виду у всех выпало несколько камней — и это было началом разрушения Шубурума, аула в поднебесье, который ближе к аллаху, чем к земле, прекрасной, плодородной, цветущей, благоуханной земле родного Дагестана.
ЭПИЛОГ
Мирно цокая подковами по кремням и гранитам, кивая головой, словно о чем-то раздумывая и с чем-то соглашаясь, мой конь спустился с высоких холодных гор к теплым предгорьям, на плато Чика-Сизул-Меэр, в молодой город из белого известняка и золотистого туфа с красным кирпичом; в молодой город на берегу спокойного пресного рукодельного моря, еще не нанесенного на карту скупыми картографами.
Здесь цветет, смеется и поет весна. Как отец голову дочери, солнце гладит горячей ладонью нежную землю. Ласковый шум листьев, тенистые аллеи грецкого ореха, улицы с двумя рядами пирамидальных тополей, бульвары, на которых цветет белая акация... Суета будничного дня, шум машин. На городской улице я на коне выгляжу, наверное, странно: прохожие оглядываются, и цокот подков по каменной мостовой разносится далеко по переулкам, рождая многие маленькие эхо в домах и подворотнях городских зданий.
Все же шубурумцы и здесь верны себе: не хотят жить в городских квартирах больших домов, а норовят устроиться в домике на одну семью, что спрятался в цветущем палисаднике. Это все «особняки-самострои», воздвигнутые на государственную ссуду, и, как говорят горцы, «в таком доме стыдно помирать!».
Каждый шубурумец знает не понаслышке, как рождался этот город, эта гидростанция, это водохранилище, потому что он был не только очевидцем, посторонним наблюдателем, но и сам строил и дома, и гидростанцию на Сулакском каньоне с бетонной плотиной высотой двести сорок метров. До сих пор дивятся шубурумцы, что здесь работают всего семь часов в сутки, и, чтобы не сидеть сложа руки, все свободное время копошатся в палисадниках; любят и знают шубурумцы землю и до сих пор говорят с восторгом, что земля тут такая жирная и сочная — хоть на хлеб намазывай вместо меда! К тому же и палисадники перед домами не меньше, чем былые поля-терраски на шубурумских высотах.
Невольно вспоминаешь слова безвестного певца Страны гор:
Лучше спой ты песню о печали, Не жалея слов, с улыбкой спой! А настанет радость — пой потише, Все равно с волненьем будут слушать.Наверное, и мне пора петь потише.
Кто это идет впереди, весело разговаривая и смеясь, щебеча, воркуя, чирикая, как пара птиц на гранатовом кусте? Ба, да это ж наши знакомые — Айшат и Касум, врач и корреспондент, жена и муж; Касум перешел работать сюда спецкором столичной газеты. «А Хамзат?» — спросите вы. Бедняга не пожелал ежедневно встречаться со счастливым соперником и устроился на работу в колхоз подальше... Отец Айшат, которого в Шубуруме звали «сельсовет Мухтар», трудится теперь в горисполкоме; Чамсулла заведует отделом готового платья в универмаге: то-то все шубурумцы щеголяют в новеньких модных костюмах! Вас интересует судьба Хажи-Бекира? Сельский могильщик изменил своей прежней профессии и теперь строит дома для людей; прежде заботился о мертвых, теперь заботится о живых... И чувствует себя как будто неплохо. Только подругу себе еще не нашел: как выражаются горцы, он одинок и не с кем ему грызть орехи. Кто знает, может быть, он лелеет в душе мечту, что когда-нибудь Адам обожжется горячим бульоном и крикнет в гневе те проклятые слова? Но Адам не такой дурак и, хотя обжигался уже много раз, не обидел Хеву бессмысленной тарабарщиной; ради пущей осторожности он закрепил свой брак с ней регистрацией в загсе, а свидетельство носит в нагрудном кармане около сердца — так надежнее... Право, если б Адам не был давним членом Союза безбожников, я б все-таки назвал его святым: с такой кротостью переносит он и горячие бульоны, и другие невзгоды семейной жизни! Ведь Хева теперь уже освоилась со своей судьбой и живет со святым, как с самым обыкновенным человеком.
Кара-Хартум устроился продавцом в охотничьем магазине и рассказывает покупателям разные случаи из пережитого; наибольшей популярностью пользуется героическое повествование о том, как он выследил и убил страшную черную волчицу. Что ж, рыболовам и охотникам рты не завяжешь...
Вот и остался позади центр города, начинаются «шубурумские особняки». Пора наконец спешиться и дальше вести коня в поводу. Только свернул в переулок — вижу, идет Али-Хужа с бамбуковой удочкой и сумкой, полной рыбы: он живет здесь, по соседству с Хужа-Али. После долгой разлуки встретились, и оба неслыханно обрадовались, хотя тут же начали спорить и даже ссориться. Хужа-Али никак не мог забыть того, что в давние времена было на опушке леса...
А замечательную рыбку несет Али-Хужа — осторожную, ловкую, красивую, вкусную рыбу горных рек — форель!
Но почему он идет не к себе, а к соседу? Похвастаться хочет, что ли?
У открытой калитки его радостно встречает бабушка Айбала, жена Хужа-Али. А сам Хужа-Али в это время, присев на корточки, мажет стволы карликовых деревьев известковым раствором. Он сразу заметил сияющее лицо жены и сразу догадался, кто к ним пожаловал, вот и спрашивает громко и ворчливо:
— Чего пришел?
— Совсем из ума выжил старик! — возмущается бабушка Айбала, унося сумку с рыбой. — Разве у гостя спрашивают: «Зачем пришел?»
— Не тебя спрашиваю...
— Я пришел сказать, — говорит, приближаясь, Али-Хужа, — хочешь или не хочешь, а придется тебе смириться с тем, что у нас теперь одна старуха на двоих.
— Что-о?! — поднимается Хужа-Али. — Только этого еще не хватало...
— Чего ты кипятишься? Разве мало нам одной на остаток жизни?
— Ну и язык же у тебя. Уходи! — кричит Хужа-Али и выталкивает друга за калитку.