Снежные люди
Шрифт:
— Это мне уже известно,— сказала Айшат.
— Откуда?
— Земля слухом полнится.
— Это, конечно, несерьезно, но и слово не воробей...
— А вдруг его Али-Хужа поймает? Тогда что? — улыбнулась Айшат.
— Нет, доченька, ты — это ты; во внутренние дела твоего государства я не вмешиваюсь.
— Да и не имеешь нрава.
— Право-то я имею и непременно вмешаюсь, если будешь криво поступать в жизни... Не забывай, что, как говорится, у хромого и тень хромая!
Мухтар разговаривал с дочерью, а сам мучительно думал: где же ловить этого проклятого убийцу, бежавшего из тюрьмы могильщика? Придет ли он в Шубурум? Ведь надо быть бараном, чтобы идти прямо туда, где ожидает засада. А вдруг Хажи-Бекир умнее?!
ЛЮБОВЬ И ХИНКАЛ
Лунный свет усилил белое сияние снега в горах и ущельях вокруг Шубурума: первозданного, нетронутого, празднично-чистого снега. На полной, похожей на круглый таз из желтой меди луне отчетливо виден силуэт пастуха, что неустанно дует в дудку; говорят, звезды на небе — это овцы, что разбрелись по синему полю... Их и развлекает пастух в ясную ночь пением своей дудки. Уверяют, что если прислушаться... Нет! Ничего не слышно: прямо первобытная тишина, будто и нет на земле ничего живого.
По дороге за Шайтан-перевалом что-то движется: э, да это идет, крадучись, какой-то человек; вот только отсюда не разберешь — обыкновенный человек или снежный. Свернул к той сакле с плоской крышей, что похожа на древний караван- сарай; помните, в ней собирались ночевать шубурумцы, когда впервые увидели каптара?
А может быть, это все-таки не человек? Вон опустился на четвереньки и стал похож на медведя. Но медведи сейчас беспробудно спят в лесистых ущельях... Наверное, тот склон был крутым и скользким: теперь он снова поднялся на ноги. И сейчас видно, что на человеке лохматая баранья папаха, полушубок надет поверх бешмета, теплые ватные брюки. И все-таки он, наверное, сильно продрог...
Увы, сакля уже занята: из трубы вьется дымок, слабые отсветы видны в маленькое окно без стекла, слышатся голоса... Человек вздрогнул, испуганно отшатнулся, повернулся, чтобы бежать, но тут, наверно, что-то услышал; осторожно, стараясь не скрипеть снегом, подкрался к окну, заглянул...
Весело трещит огонь в железной печке: зимой и сырые дрова горят не хуже сухих, особенно смолистые ветки рододендрона, из которых мороз выжал влагу. У печки сидят и греются три человека, четвертый спит на куче соломы. Это смелые охотники на каптара: заснул на соломе Кара-Хартум, а греются у печки Касум, Хамзат и Али-Хужа. Все-таки не выдержало сердце старого партизана, пошел с ними, и не потому, что хотел поймать снежного человека и получить в жены дочь «сельсовета Мухтара», а просто заскучал старик после отъезда Хужа-Али. Не с кем теперь Али-Хуже отвести душу в ауле, и решил он поискать приключений, размять кости. Целый день отважные охотники бродили по горам и ущельям, измучились, проголодались и решили заночевать в старой сакле... И тут при переменчивом свете пламени Касум вдруг узнал Хамзата: да, да, вспомнил, как застал его в сакле Айшат! И догадался, почему Хамзат, еще подавно считавший нелепым ловить каптара, отправился на охоту после обещания Мухтара... «Наверное, и дядюшку прихватил, чтоб был лишний голос, если начнется спор, — думал Касум с неприязнью. — Как говорится, лиса выставила свидетелем свой хвост...»
— Ты-то зачем, дядя, побрел с нами? — спросил Хамзат, обтирая тряпкой ствол и затвор охотничьего ружья. — Спал бы сейчас в теплой постели...
— Не бойся, — усмехнулся Али-Хужа, — не собираюсь отбивать у тебя дочь «сельсовета». Если и поймаю снежного черта, передам тебе. Мне было скучно в ауле...
— А здесь весело?
— По крайней мере, интереснее, чем в ауле, который уже почти покинут людьми. Погиб Шубурум! Никогда больше не будет он шумным аулом. Время сотрет его...
— Ну, в ауле еще много народу!
— Скоро и они уйдут, даже не ожидая теплых дней. Да и я не останусь... Поймаем мы каптара или нет, все равно...
— Еще как поймаем! — хвастливо воскликнул Хамзат.
— Кто-то, может, и поймает... Эх ты, коновал несчастный, не смог даже папаху забросить в саклю к Айшат... Робкая нынче молодежь! В твои годы я похитил, по крайней мере, трех девиц! — отозвался Али-Хужа.
— И вы были красным партизаном? — с упреком сказал Касум.
— Да, был! — ответил Али-Хужа. — Но похищать девушек не запрещено и красному партизану... Да что вы-то понимаете? Еще и пороху не нюхали... Мое время было бурное. Поди разберись! Кого только не было тогда в Стране гор: белые, зеленые, черные, красные; только вот синих и желтых не было! Тут и турки вопили: мол, мы вам несем свободу! И немцы, и англичане, и белые казаки, и меньшевики, и большевики... А я простой бедняк, не знал ни бумаги, ни карандаша; где мне разбираться в этом водовороте! Вышел я из аула с мечтой: думал, раз война, то в суматохе перепадет что-нибудь, раз все хватают, грабят... Помню, в ущелье Ая горцы пошли на белых; белые побежали, бросили орудия, повозки, ящики. Я, помню, подскочил к одной из пушек, ствол которой еще дымился, нахлобучил на этот ствол свою папаху и ору: «Это моя!» — Касум и Хамзат засмеялись. — Да и я смеюсь теперь, когда вспоминаю. Ведь впопыхах даже не подумал тогда: зачем мне пушка? Дотащить со до Шубурума все равно не смог бы, да, кроме того, на Шубурум, а значит, и на мою саклю, даже в ту пору, никто не покушался... Да. Между прочим, в том бою ранили меня в голову и, видно, так поправили мозги, что с тех пор понял, с кем мне по пути...
— От белой пули стал, дядюшка, красным? — усмехнулся Хамзат.
— Пошел со своим народом! — возразил Али-Хужа. — Со временем я пошел, а время работало на мой народ. И нынче время делает свое дело: раз аул Шубурум обречен, значит, так и надо! Это понял даже мой закадычный друг Хужа-Али, которого, к сожалению, нет сейчас с нами... Где-то он?
И старик задумался.
— Когда были вместе, грызли друг друга, а теперь скучаешь. Странный вы народ, старики... — молвил Хамзат.
— Ничего, поймешь, когда достигаешь той снежной вершины, что достигли мы, — сказал Али-Хужа и откинулся на ворох соломы. — Да, Айшат — смазливая девчонка! Кому-то достанется...
— Я сорву первым этот цветок, я! — заголосил Хамзат.
— Полгода вертишься вокруг, а толку?
— Ничего, будет толк!
— А будет ли любовь? — вдруг заметил Касум, поправляя дрова в печке.
— Не твое дело! — вскинулся Хамзат. — Что такое любовь? Выдумка чувствительных, нервозных горожан, которые могут довольствоваться мечтаниями о красотке... А я сторонник первозданных наслаждений!
— Дикость! — возразил Касум, стараясь быть спокойным. — Впрочем, ладно: я узнал, что хотел...
— Что узнал?
— Что ты не любишь Айшат. И этого мне достаточно.
— Ну-ка, ну-ка, молодежь! Давайте копайтесь, копайтесь поглубже — может, докопаетесь и до истины, — подзадорил Али-Хужа.
— Люблю я ее или нет, но она будет моей! Вот и все,— усмехнулся Хамзат.
— Какая самоуверенность! А если она тебя не полюбит?
— Полюбит, когда станет готовить мне хинкал с чесноком к обеду! Но если ты станешь на моем пути — берегись, парень.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Али-Хужа. — Ну и молодежь: смешала в одно хинкал с чесноком и любовь.
— Узнаю тебя, край чудес! — рассмеялся и Касум. — Да, общаясь со скотом, Хамзат, ты и сам оскотинился.
— Ты что, смеешься?! Ты... меня... скотом?! — закричал Хамзат.
— Чего мы ищем где-то каптара, когда их сколько угодно в ауле, а?
— Эй ты, наглец, не меня ли ты называешь каптаром? Разъяренный Хамзат вскочил.
— Ну-ну, племянник, давай, покажи ему! — смеялся Али-Хужа.
— А хоть бы и тебя! — не сдержался Касум.
— Правильно, давай и ты ковыряй рану! — Али-Хужа развлекался.