Снежные люди
Шрифт:
— Выйдем! Выйдем отсюда, я тебе покажу, кто из нас каптар! — Хамзат поднял ружье. — Выйдем! Что, трусишь?!
— Нет, я еще ни перед кем не поджимал хвост, — отозвался Касум. — Но с негодяями я не дерусь.
— Вставай или, клянусь, здесь же продырявлю тебе брюхо!
— Ну, ну, потише! Мне сон Кара-Хартума важнее твоих угроз.
Хамзат в ярости отступил на несколько шагов и взвел курок. У Касума не было ружья, только на поясе висел кинжал Мухтара. Али-Хужа приподнялся. Старик с интересом наблюдал за юношами. Он знал, что Хамзат не посмеет выстрелить, но как будет вести себя этот горожанин?! Касум не обернулся на крики Хамзата, хотя слышал, как щелкнул курок. Он только придержал левой рукой ножны, а правой немного вытянул лезвие и, ни к кому не обращаясь, промолвил: «А что будет, если осечка, а?» Касум спокойно повторил это несколько раз, внушительно, как гипнотизер. И как ни был раздражен Хамзат, его глубоко поразило хладнокровие Касума; да и вправду, обоюдоострый кинжал осечек не знает... Али-Хуже очень понравился сейчас этот незнакомый юноша из города: в нем было мужество предков-горцев, которое, по мнению старика, давно выветрилось в людях, избалованных благоустроенной жизнью.
Ярость душила Хамзата, он резко повернул дуло к окну и, словно желая убедиться, будет ли осечка, нажал спуск. Грянул выстрел, на миг осветив комнату. И тотчас за окном раздался крик ужаса.
Все вскочили. Вскочил и Кара-Хартум, ничего не понимая спросонья.
— Что случилось? — закричал он. — Кто стрелял?!
— Стрелял этот балбес, — ответил Али-Хужа, — но неизвестно, в кого он попал: кто-то был за окном.
— Каптар! Это был каптар! — воскликнул Хамзат и выбежал из сакли. Все бросились вслед за ним.
— Он был здесь: вот следы... — заметил Кара-Хартум. — Скорей за ним!
— Неужели каптар?! — Касум забыл обо всем, теперь он поверил, что снежный человек, за которым они тщетно гонялись весь день, где-то рядом.
— Это я, я первый его обнаружил! — крикнул Хамзат на всякий случай. — Заметил тень у окна и выстрелил! Может быть, он ранен? Ну, конечно, ранен: вот и кровь...
Хамзат показал небольшие темные пятна на снегу.
Все бросились по следу. Временами след терялся, но вскоре объявился снова. А когда обогнули большую скалу, следы пошли вверх по склону, и тут они увидали вдалеке какое-то существо, которое проворно карабкалось на четвереньках, удаляясь, и скрылось за скалами. Конечно, охотники бросились преследовать... Ох, как трудно было взбираться по склону! Снег осыпался под их тяжестью, охотники скатывались назад, но, стиснув зубы, тяжело дыша, обливаясь потом, все же лезли и лезли... В азарте погони Али-Хужа было полез следом за всеми, но сорвался, ушибся о камни и сразу остыл. «А я-то чего хочу от этого снежного черта? Да ну его к шайтану! Пускай они гонятся, если охота, а мне незачем свертывать себе шею: я не влюблен... Экая невидаль, кого нынче удивишь каптаром?! Их и так много в жизни...» И остался сидеть на прежнем месте.
А те трое все-таки вскарабкались на скалу, за которой исчезло неизвестное существо. Но дальше и следов не было, и существо как сквозь землю провалилось... Разочарованные, они уселись прямо в снег, чтобы перевести дыхание.
А существо, за которым они гнались, перехитрило охотников: пока они карабкались вверх, оно обогнуло скалы и скатилось вниз, как на санках. Скатилось и налетело прямо на сидящего Али-Хужу. Старик подумал, что это кто-то из охотников, схватил и сказал:
— Хватит дурачиться, не дети!
Тут существо стало вырываться, не смогло и тогда прохрипело:
— Али-Хужа, это ты?
— Конечно, я, не видишь, что ли, слепая кишка? Да ты кто?!
— Это я, Хажи-Бекир.
— Чего ты навалился на меня, как медведь?! Да ты что тут делаешь? Хоронить кого собрался, что ли?
— Нет. Ну, я пошел!
— Ну, иди! — сказал Али-Хужа. — И не путайся у нас под ногами: мы заняты серьезным делом.
— Вижу, вижу. Успеха вам!
И Хажи-Бекир поспешно удалился.
Только тогда Али-Хужа вспомнил все: вспомнил, что Хажи-Бекир бежал из-под следствия, что его ищут, что его надо было тоже задержать... Старик стал кричать, звать товарищей, а когда те спустились, все рассказал им. Однако они были слишком измучены, чтобы гоняться еще за каким-то арестантом. «Все равно далеко не уйдет, это не каптар!» — решили они и вернулись в саклю, к погасшей печке...
В ЗАБРОШЕННОМ ДОМЕ ЛЕСНИКА
Возле старой сакли Хажи-Бекир закричал больше от страха, что его убили, чем от боли. Теперь с кровоточащей раной в ухе, прикрыв ее носовым платком, он сидел, удрученный, далеко от места, где ночевали охотники. Хорошо, что пуля попала не в голову, а то его душа давно уже оказалась бы в переметной суме ангела смерти Азраила!
«Может, все-таки пробраться в аул? Ведь сакля этого проклятого Адама на самой окраине, и в ней живет Хева...» — подумал могильщик и побрел к Шубуруму. Но и в саклю Адама не смог войти Хажи-Бекир: не только во дворе, но и на улице стояли вьючные кони да ишаки, хозяева которых ночевали в сакле. Хажи-Бекир поразился: он еще не знал, что Адама причислили к лику святых и нет дня, когда сюда не являлись бы паломники...
Пришлось уйти из аула... Но надо же где-то провести ночь, и не одну! Ведь Хажи-Бекир не собирался возвращаться в районную тюрьму... Хоть и среди скал, хоть и в одиночестве, — на воле лучше, чем в заточении; жить лучше, чем гнить в сырой земле... И в который уже раз обозвал себя Хажи-Бекир невеждой, болваном, ослом вислоухим, что поверил этому проходимцу Шахназару, мешком соломы, подлецом, тугодумом; во гневе он уже собирался стукнуть себя по крепкому лбу могучим кулаком, как его осенила мысль: ведь можно на время найти приют там, внизу, в ущелье, в заброшенном домике лесника, раз не удалось устроиться на Шайтан-перевале! По крайней мере, там будет тепло: рядом с хижиной шубурумцы всегда складывают запасы дров на зиму... И подгоняемый такой блестящей идеей, как бык, подгоняемый собственным хвостом, стал Хажи-Бекир осторожно спускаться в ущелье. Раненое ухо болело, но, пожалуй, больнее казалась мысль, что отныне, если суждено будет жить среди людей, навсегда прилипнет кличка Одноухий. Кровь уже не сочилась, запеклась, перевязать было нечем, он кое-как замотал ухо платком и надвинул крепко папаху набекрень.
Эх, Хажи-Бекир, Хажи-Бекир, бравый сельский могильщик, что с тобой сделали, до чего ты довел себя! А как все было у тебя хорошо и спокойно, жить и жить бы тебе припеваючи. И зачем только жена в тот день приготовила хинкал с грудинкой? Вернее, зачем ты произнес проклятые слова: «Талак-талак, талми-талак!»? Еще когда он сидел в районной тюрьме под следствием, Хажи-Бекир не раз выкрикивал эти слова, вслушиваясь, пытаясь понять, вникнуть если не в смысл, то хоть бы в созвучие, но все равно была одна тарабарщина, пустота, ничего, пыль под матрацем. Будь ты трижды проклят, выдумщик несчастный, сын шайтана, друг беса Иблиса и обезьяны с хвостом! Почему ты, сын курицы да индюка, не выдумал в противовес еще похлеще сочетание бессмысленных звуков, которым можно было бы все и восстановить так же легко, как и разрушить?! Ведь на яд должно быть и противоядие, на слезы — смех, на ночь — день, на горе — радость... А работа, работа какая у него была! Все в нем нуждались, как дымоход в трубочисте; все в ауле считались с ним, уважали, на гудекане даже уступали место. А теперь из-за «талак-талак, талми-талак» у него ни жены, ни сакли, ни кола, ни двора. Кто он теперь? Бездомный пес, зверь, убегающий от охотников, затравленный, подстреленный... И никакой надежды вернуть хотя бы право жить среди людей.
Спускался Хажи-Бекир по бездорожью, ибо все было под снегом и последнее время никто из шубурумцев не решался сойти в ущелье: боялись повстречать каптара. «Будь он тоже проклят, этот снежный черт! — думал Хажи-Бекир. — Свалился на мою голову, как на турецкого пашу Хамадара, который пытался взять горный аул Губден, женские шаровары: воинственный паша запутался в них, как муха в паутине, к великому веселью горцев! И меня сейчас приняли за каптара. А ведь могли запросто убить, будто кабана или медведя... Особенно этот неугомонный Кара-Хартум, что шляется всюду с ружьем. Выстрелил бы еще раз — и пришлось бы шубурумцам хоронить своего могильщика... Что за люди, а?! И как все они любят тайны, неведомое, неизвестное; так и спешат расколоть тайну, как орех, хотя порой орех-то оказывается пустым или в нем, свернувшись, лежит червячок, жирный, сытый и глупый. Зачем все знать? Кому это нужно, а? Нет, не могут люди жить спокойно, довольствоваться тем, что есть. Вечно им чего-то не хватает, а чего — и сами не знают...»
Не дойдя до реки и старой мельницы, Хажи-Бекир свернул вправо, где в тишине зимней ночи стоял заиндевелый лес. Долго блуждал он, пока разыскал заброшенный домик лесника. И вот наконец на поляне виден маленький каменный домик, как черная скала среди белых, поблескивающих при луне снегов. А вон поодаль сложены саженями и колотые дрова, приготовленные на зиму для аула: так и лежат почти не тронутые. Спокойно подошел Хажи-Бекир. Рванул дверь, но дверь не открылась: заперто! Тщательно осмотрел могильщик дверь снаружи: не было ни замка, ни засова... Значит, заперто изнутри! «Неужели и здесь опередили меня? — тихо ахнул Хажи-Бекир. — Может, и тут ночуют охотники на каптара? Надо быть осторожным... И прежде всего не подходить к окну!»