Сногсшибательная Мэри

Ренделл Никола

И вижу крошечное, едва заметное пятнышко крови.

Рыдание разочарования срывается с моих губ прежде, чем я успеваю остановить его, и Бриджит врывается в комнату.

— Ты беременна?

Прижав руку ко рту и все еще сидя на унитазе, я качаю головой, и пелена слез заливает мне глаза. Внезапно и неожиданно я совершенно раздавлена тем, что было у меня лишь на мгновение, а я и понятия не имела, как сильно хотела этого. Я совсем не боялась беременности, а в глубине души хотела её, настолько сильно, что совершенно этого не понимала.

—

Нет, — всхлипываю я. — Вовсе нет. Но, Боже, Бридж. Я так сильно хочу, чтобы это было так. — Я роняю тест на пол и комкаю инструкцию в руке.

И тогда слезы начинают литься ручьём.

Я чувствую, как мои бедра скользят к краю унитаза, а слева джинсы Бриджит касаются моей обнаженной кожи. Ее руки обвиваются вокруг меня, и я позволяю своему мокрому лицу упасть в ее идеальные распущенные кудри.

__________________________

Примечание:

1 — Флипбук — это небольшая книжка с картинками, при перелистывании которых создается иллюзия движения.

Глава 52

Джимми

По моим подсчетам я сыграл приблизительно в тысяче игр, если начать считать с тех игр в Одессе¹, когда мне было пять лет, а шлем на моей голове был таким тяжелым, что я думал, будто могу развалиться, словно дозатор PEZ². Но без сомнений, игра, которая начинается прямо в этот самый чертов момент, вероятно, самая серьёзная и самая важная из всех.

А Мэри здесь нет.

Но мне кажется, будто она рядом. Я забинтовал ногу точно так же, как это делала она. Недалеко от меня стоит Кертис, а не Мэри, но я слышу ее голос в своих ушах, когда спускаюсь в толпу.

Я люблю тебя, Джимми. И мне очень жаль.

Наша команда стоит перед «Колтс», у которых оборонительная линия такая же дружелюбная, как тюремный корпус в Аттике³. Я не знаю, откуда набрали этих парней, но они жуткие. Примерно у половины из них до локтя видны паутины татуировок, а другая половина выглядит достаточно грозно, чтобы убить тату-мастера ещё до того, как тот зарядит чернила в машинку.

В начале четвертой четверти ничья: 7-7. До сих пор всё шло неплохо. Несколько дебильных обзывательств и несколько грязных приёмчиков. Но самая большая проблема — это чертова снежная катастрофа, падающая с неба. То, что синоптики называют «слякоть», мы называем «дерьмом собачьим».

Пан или пропал. И Вальдес, одетый в тесное термобельё под майкой с логотипом «Медведей», потирает руки.

— Готов?

Черт возьми, да. Готов, как никогда.

— Да.

Мы выбегаем на поле вместе.

Щелчок — и мяч летит.

Я делаю бросок Мартинсу, который покачивается, но ловит его,

прежде чем выскользнуть за пределы поля. Это игра ярд за ярдом, а мы как гусеницы на поле.

Но на третьей попытке я мешкаю, и один из защитников подхватывает мяч прямо у меня на глазах и убегает. Его следы на снегу — это единственный признак того, что он только что был здесь. В районе отметки в 50 ярдов, когда я уже едва могу его разглядеть, соперник ненадолго теряет равновесие. Но парень стремителен, внезапен и подпитывается адреналином победоносного захвата. Не проходит и десяти секунд, как толпа разражается радостными криками.

Я смотрю на небо и падающий снег, ярко освещенный огнями.

— Ты что, мать твою, молишься? — спрашивает Вальдес.

И я понимаю, что да, блин, это так.

— Я не знаю, что еще делать.

Он смеется и, становясь на одно колено, крестится.

— Мы еще сделаем из тебя гватемальца, эсе. Просто подожди и увидишь.

Но что бы это ни было: Пресвятая Дева Гваделупская, Господь Бог, Джо Намат, надежда и удача, или же всё и сразу, но оно срабатывает. «Колтс» пропускают удар, и мяч отскакивает назад, рикошетируя от стойки.

Мы вновь выходим на поле, и я бросаю взгляд на игровое табло. Первый даун⁴ я преодолеваю с первой попытки, но затем оборона противника смыкает ряды. В следующих двух даунах мы получаем в общей сложности минус два ярда.

Часы на табло тикают, тикают и тикают. 20. 19. 18. И Радович берет тайм-аут.

Мы спешим за пределы поля, в то время как команда техников расчищает его от снега маленькими пластиковыми лопатами, достаточно легкими, чтобы не повредить газон.

На перерыве мы почти не разговариваем. То, что мы должны сделать, итак вполне очевидно.

На поле так скользко, что о беге не может быть и речи.

Поэтому существует единственная комбинация, которую мне совсем не хотелось бы разыгрывать. Единственная известная мне передача, которую я могу хорошо сделать только в идеальных условиях.

Хейл Мэри.

Мы становимся в строй. Сквозь снег толпа рычит на нас, пытаясь сделать так, чтобы мы не слышали собственных мыслей. Но метель на нашей стороне, и она приглушает гребаный свист и крики, которые грохочут вокруг нас, так и не достигая наших ушей.

Когда мы занимаем позицию, мир становится таким странным, таким совершенно спокойным. Звук такой же, как на улице в ту ночь, когда я впервые поцеловал Мэри.

В каждой зимней игре, в которой я участвовал, есть этот долгий момент перед щелчком. Есть снег, есть пар, есть лед. Есть ревущее единение линии нападения и масса мышц по обе стороны от меня. Защитники щебечут как птицы. Полузащитники серьёзны. А Вальдес смотрит мне прямо в глаза.

Мы разбегаемся, старое доброе «беги и бросай», и мой принимающий взлетает на бегу.