Снохождение

mso

Каким образом сия книга оказалась у данного преступника, мне неизвестно. Мотивы преступника Амона мне неизвестны. Возьму предполагать, что он пытался отомстить благородному сестринству Ашаи-Китрах из личных мотивов.

Возвратив сотрудникам «Снохождение», я даю это письменное разъяснение и добавляю к моим устным показаниям.

21-го дня 1-й Луны Огня 810 года Э. И.

Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи

Марна

Вообще-то, её благодетель и помощник приврал. Это не было записью показаний, а объяснениями, данными от её же лица; предполагалось, что всё это ею и написано. Сделал он так, понятно, для чужих ушей.

Миланэ не могла не отметить, что бумага составлена грамотно и добротно; хотя почерк и был не очень важный, но безусловно, принадлежал львице, а стилистика текста вполне соответствовала духу тех документов, которые могут составлять Ашаи-Китрах. Более того, его и писала Ашаи-Китрах, скорее всего. Но самое главное то, что это была гнуснейшая, мерзейшая, воистину извращённая ложь, сшитая белыми нитками. Миланэ просто не могла отвести взгляда от сих строк: каждая воплощала шкурный обман.

«Как я могу такое подписать? Нет. Не могу… Но я не в том положении, чтобы диктовать условия. Фрея пообещала, что дело Амона тоже разрешится. Если я не подпишу, то примутся и за меня. Если подпишу, то смогу свободно действовать… Из застенок я не помогу Амону! Он пока и так в тюрьме, так или иначе. Его никто не вытащит, кроме меня… О, кровь моя, что делать?»

После долгого молчания Миланэ растерянно обвела всех взглядом; Амон тревожно всматривался в неё, надзорному по прежнему было всё в забаву, лев-помощник восседал с непроницаемым выражением, ожидая подписи, лишь его коготки легонько стучали по столу. Наконец, Миланэ кивнула ему в сторону двери; знак он понял правильно, и через миг они оказались в другом помещении.

— Почему не написать, что он тоже невиновен? — тихо спросила она.

В этот раз лев не скупился на слова.

— Так, госпожа моя, надо бы меня выслушать. В деле должен быть кто-то виноват: или он, или львица, или вы оба вместе. На выбор. Нельзя так, чтобы никто не был виноват. Книга сама себя не украла.

— Неужели нельзя полностью сгладить дело?

— Я не могу полностью сгладить. Никто здесь не может. На это нужно очень серьёзное решение очень серьёзных голов. Высшие инстанции, так сказать, лишь попросили сделать всё, что в моих силах. И я сделал всё, что в моих силах. Пусть сиятельная верит, что эта бумага далась мне нелегко, как и вообще вся возня.

— Хорошо, но разве «вся возня» настолько всех взбудоражила? Это не убийство!

— Малый камешек, катясь по склону, увлекает другие. Слишком много ушей слышало об деле, слишком много глаз видело. Никто из нас, простых служивых, не рискнёт просто взять и забыть, иначе могут спросить. Оставим дискуссии. Или подписываем и уходим. Или идём по процедуре. Пусть львица подумает, а я отлучусь на несколько минут.

Он ушёл, а Миланэ вернулась к надзорному и Амону.

Задумчиво прикрыв дверь, она встала у входа.

Самая необходимая сейчас вещь на свете — разговор с Амоном. Миланэ понимала, что ему надо всё объяснить: эти ложь и клевета ужасны, но правда может привести лишь к тому, что они вдвоём окажутся в неволе. Эта ложь спасет её, а если спасет её — значит, и Амона.

«Хорошо иным душам», — мыслила она, садясь обратно за стол. — «Всё у них в жизни просто и понятно. Ни великих потрясений, ни больших забот», — думала, бросив взгляд на надзорного. — «Я плохая любовница, плохая Ашаи, плохая львица. Всё во мне плохо, всё приводит к беде. За что ни возьмись — всюду тёмное. У хорошей самки жизнь ладится, устраивается. У толковой самки никогда бы так не получилось, как у меня».

Надзорный поймал её взгляд и снова начал играть ключами, улыбаясь. Его забавляли все эти необычности, витающие недомолвки, напряжённость и непонятное. Ещё ему нравилась Миланэ, которая в фантазии уже разлеглась на столе, принимая его сзади и скребя от этого когтями по дубовой столешнице, оставляя неровные следы, а ещё та мысль, что после службы он пойдёт в трактир и влупит большую кружку эля. Или лучше две.

«Ну какая с меня Ашаи-Китрах, сестра понимания? Скорей, сестра тьмы. Ашаи-Шаани, вот как», — как-то очень всерьёз подумала Миланэ, поднимаясь.

Удавалась ли ей страйя? В целом да, без этого она бы не смогла стать мастерицей траурного церемониала, хотя даже среди подруг-дисциплар она знавала тех, кто цеплял чужую душу намного сильнее и крепче. Некоторым Ашаи так и не удаётся даже за целую жизнь борьбы научиться влиять на души взглядом. Но секрет в том, что этому не нужно особо учиться; скорее даже не так — этому нельзя научиться; как говорят наставницы, приходит само. Взгляд рано или поздно приходит к тем, кому назначено, и кто в ладу со своей силой.

Только очень сильные Ашаи-Китрах могут брать страйей чужую душу где заходят и когда захотят. Остальным требуется, чтобы жертва (так уж по традиции называют тех, кому суждено подпасть под влияние) пребывала под властью какого-нибудь сильного аффекта, переживания, эмоции: горя, страха, ярости, влюблённости, удивления. Чего угодно. Без этого душу, довольную собой, настороженную, обыденную — взять очень сложно.

Миланэ медленно, церемониальной поступью, когда после каждого плавного шага делается крошечная заминка, подошла к льву-надзорщику; правую руку она приложила к вершине бёдра, левую держит свободно; когда расстояние между ними оказалось в шажок, смерила его взглядом от гривы до лап; она заметила, как его зрачки расширяются от удивления и возбуждения, и сам он зашевелился. Вдруг Миланэ вся прижалась к нему и запустила правую руку ему в гриву, отчего — о, она хорошо ощутила — он вздрогнул всем телом. Добравшись к его уху, сколь возможно (ведь на голову ниже его), она зашептала слова андарианской песни:

Нам сойтись лучше сначала,

Любовь моя к тебе не угасла,

Ты знаешь, как томясь я встречала…

Одновременно левая рука схватила его ладонь и повела её порочным, сладким путём вниз, сначала по талии, потом по левому бедру, где есть небольшой разрез в асимметричном подоле свиры, тот самый, что так волнует множество самцов, и который невольно носить обычным львицам — тем, что не Ашаи-Китрах… И он не заставил себя ждать, его рука обрела волю и самостоятельность, жадность, и теперь начала уходить не ниже, а выше, к основанию хвоста, скользя под одеянием. Чувствуя эмпатией, как он обретает уверенность и входит в раж, не озадачиваясь причинами такого поведения молодой, славной, красивой Ашаи, Миланэ вдруг бросилась к нему в поцелуй, обвивая шею двумя руками: жадный, сильный, настойчивый.

Но сама она не закрывала глаз, как делают влюбленные, а зорко следила за ним.

«Теперь смотри, смотри на меня. Гляди мне в глаза. Посмотри же…»

Отпрянула.

Как только он открыл глаза и посмотрел, Миланэ вмиг превратила свои объятия в хватку, и её ладони впились в гриву.

— В левый глаз твой взор! Не досмотрел ты своих снов, самец, не войдёшь ты в мир крови тёплой, пока не познаешь их, самец. Смотри их! Уходи отсюда! Смотри же! Уходи ко снам. Иди. Волей Ваала — уходи…